Лоснится черный верх фиакра. Парижский дождь туманно-сиз, и, как озябшая фиалка, гризетка жмется под карниз. Трещат и гнутся дерева. Он едет. Ждут его в салоне. Он приготовился. Сегодня он станет Жоржем Дюруа. Он знает все: как снять цилиндр, и как в цилиндр перчатки кинуть, и в зеркале себя окинуть, и в зал, где музыка царит. И весь, как слух и осязанье, среди колонн и севрских ваз от госпожи Вальтер к Сюзанне скользнуть, как лезвие, сквозь вальс. То влево двигаясь, то вправо, то тех, то этих женщин зля, он все рассчитывает здраво. Он понимает: все не зря. Не зря он с этими и с теми. Не зря нахально и легко он держит, как цветок за стебель, бокал с искрящимся «Клико»… Не зря с мерцающей розеткой он элегантный, как виконт. во время позднего разъезда над чьей-то шляпкой держит зонт. Но вот он дома — среди книг, чернил, бумаг… Пора за дело! Играть виконта надоело. Теперь он трезв, как зеленщик. Дрова в камине пламя лижет, а за окном ни лиц, ни крыш. Еще как будто нет Парижа. Написан будет им Париж! Стреляют мокрые дрова. Он пишет свой роман, и странно висит на стуле Мопассана одежда Жоржа Дюруа…