По улице, красиво убранной, ведя душевный разговор, мы с другом шли Москвою утренней. На восемь был назначен сбор. Могли мы только умилиться, как, не роняя лишних фраз, ответработники милиции с непроницаемыми лицами не пропускали дальше нас. И полчаса прошло, не менее, пока в их честные умы мы не вдолбили убеждение, что рядом наше учреждение, что в нем мы чуть ли не с рождения, что мы в действительности мы. Мы только улыбались этому, и в обрастающей гурьбе мы по асфальту шли нагретому, спеша на сборный пункт к себе. Там смех звенел разноголосо над теми, кто пришел в пальто. «Кто понесет вот этот лозунг?» «А ну высокий самый кто?» Пошли! И вот в знаменном трепете колонна наша поплыла, потом с другой, большою встретилась, потом в огромную вошла. Движенье раздвигала музыка, и в круг, немного погодя, плясать выпархивала вузовка, плечами зябко поводя. Все так и радовало сердце — и то, что наш министр пешком, и то, что на отца уселся мальчишка с алым петушком. Бежали, шли шагами крупными, и вдруг нам встретился в пути бас деловитый чей-то в рупоре на Красной площади почти. Он, этот бас, в унылом рвенье вещал колоннам с высоты: «Спокойней! Выше оформленье! Цветов не видно! Где цветы?!» Ну разве можно так, ну что вы! Нет, не пустяк, не все равно! Ведь если нету чувства слова, то просто чувство быть должно. И столькое мы, к сожаленью, лишаем сами красоты вот этим. «Выше оформленье! Цветов не видно! Где цветы?!»