Начинается что-то опасное: я к себе самому опаздываю. Я назначил свидание с мыслями — у меня эти мысли свистнули. Я назначил свидание с Фолкнером — на банкет оказался втолкнутым. Я назначил свиданье истории, а затаскивают в застолия. Хуже проволочных заграждений дни моих и чужих рождений, и меня поросята зажаренные, как петрушку, в зубах зажали! Уводя насовсем в жизнь совсем не мою, меня ест всё, что ем, меня пьёт всё, что пью. Сам себе я назначил свидание, а меня приглашают на моих бренных останков съедание под буль-булькание вина. Навалилась, вещами обвешивая, жизнь не внутренняя, а внешняя. Жизнь разбилась на сотни жизнишек, Измотавших меня, исказнивших. Для того, чтоб к себе пробиться, мне пришлось о других раздробиться, и обломки мои, и ошмётки под чужие попали подмётки. Сам себя еле-еле склеиваю и писал бы ногою левою, но и правая, но и левая отвалились, отдельно бегая. Я не знаю — где моё тело? А душа? Неужели давно отлетела, даже крыльями не прошурша? Как прорваться к далёкому тёзке, где-то ждущему на холоду? Позабыл, на каком перекрёстке сам себя под часами жду. Для не знающих — кто они сами, нету времени самого. Никого — под часами, На часах — ничего. Опоздал сам к себе на свидание. Никого. Лишь окурки раздавленные, — лишь дрожит на одном, одинок, погибающий огонёк…