А первый День поэзии — он был в том перевальном — пятьдесят четвёртом, когда на смену словесам затёртым слова живые встали из могил, а новые великие слова ходить учились, но едва-едва. Тот не взлетел, кто по полу не ползал, и новые слова, в кости тонки, себе носы расквашивали об земь, но вдруг взлетели, сбросив «ползунки»… Был праздник тот придуман Луговским. Хвала тебе, красавец-бровеносец! Поэзия, на приступ улиц бросясь, их размывала шквалом колдовским. Кто временем рождён — рождает время. Цветы, летя, хлестали по лицу, и магазины книжные ревели: «На у-ли-цу!» Я помню, в магазине книжном Симонова сквозь двери люди пёрли напролом, и редкими в то время мокасинами он, растерявшись, хрупанул стеклом. А что у меня было, кроме глотки? Но молодость не ставилась в вину, и я тычком луконинского локтя был вброшен и в эпоху, и в страну. А из толпы, совсем неприручённо, зрачками азиатскими кося, смотрели с любопытством татарчонка безвестной Ахмадулиной глаза. Когда и нам поставят люди памятники, пусть не считают, что мы были — паиньки. В далёкую дофирсовскую эру читали мы и площади, и скверу. Ещё не поклонялись Глазунову, а ждали слова — слова грозового. Карандаши ломались о листочки — студенты, вчетвером ловя слова, записывали с голоса по строчке, и по России шла гулять строфа. Происходило чудо оживанья доверия, рождённого строкой. Поэзию рождает ожиданье поэзии — народом и страной.