Художник, сам собой низложенный, надел по царски фартук кожаный и принял звание — кузнец. Он для души, а не для гонору сам возложил на буйну голову тяжелокованный венец. Художник толст и бесшабашен. Художник пьяница большой, а между тем — хранитель башен, ревнитель с нежною душой. Восстав на те порядки скотские, когда в разоре башни псковские собой являли лишь позор, он бисер доводов рассыписто метал — рукомесла российского в парче невидимой посол. Взывал, что башни те беспаспортно, стоят заброшенно, беспрапорно, подобно каменным гробам. Ловя тупых чинуш на лестнице, о прапорах железных лекции читал художник медным лбам. Он так вещал: «Что флаги тряпочные! У нас и так забиты прачечные. А прапор сшит самим огнем. А прапор, молотом он выхолен, навек развернутым он выкован, и нет ни складочки на нем. Чихали тати из Ливонии от дыма кузниц — от зловония, не предвещавшего добра, когда из крайне нелюбезного железа самого железного ковали предки прапора. Так вот и складывалась нация, когда, визжа по сторонам чужие стрелы только кляцали по этим — крошкам знаменам. И прапор вам не флюгер смирненький, который вертится как миленький, едва почудятся ветра Мы флюгерами затоварены. нужны Отечеству, товарищи, не флюгера, а прапора!» Так говорил художник, вытесан из той породы, что и витязи. Воителем — бородачом он шел сквозь перья канцелярские, как будто бы сквозь пики царские — с идеей, будто с бердышом. И вот хранитель государства, одетый в царственную рвань, кует воинственного барса или возвышенную лань. И, лыбясь медленно, как пончики, глядят заезжие япончики, и старики и детвора, и даже лбы все так же медные, как снова плещутся победные на башнях Пскова прапора. Хвала хранителям России! Хвала за их посольский труд. Как прапора сторожевые, они отечество блюдут. У возвышающих развалин в надежде славы и добра я слышу грохот наковален: кует Россия прапора.