Зина Пряхина из Кокчетава, словно Муромец, в ГИТИС войдя, так Некрасова басом читала, что слетел Станиславский с гвоздя. Созерцали, застыв, режиссёры богатырский веснушчатый лик, босоножки её номер сорок и подобный тайфуну парик. А за нею была — пилорама, да ещё заводской драмкружок, да из тамошних стрелочниц мама и заштопанный мамин флажок. Зину словом никто не обидел, но при атомном взрыве строки: «Назови мне такую обитель…» — ухватился декан за виски. И пошла она, солнцем палима, поревела в пельменной в углу, но от жажды подмостков и грима ухватилась в Москве за метлу. Стала дворником Пряхина Зина, лёд арбатский долбает сплеча, то Радзинского, то Расина с обречённой надеждой шепча. И стоит она с тягостным ломом, погрузясь в театральные сны, перед важным одним гастрономом, но с обратной его стороны. И глядит потрясённая Зина, как выходят на свежий снежок знаменитости из магазина, словно там «Голубой огонёк». У хоккейного чудо-героя пахнет сумка «Адидас» тайком черноходною чёрной икрою и музейным почти балыком. Вот идёт роковая певица, всех лимитчиц вводящая в транс, и предательски гречка струится прямо в дырочку сумки «Эр Франс». У прославленного экстрасенса, в снег роняя кровавый свой сок, в саквояже уютно уселся нежной вырезки смачный кусок. Так прозрачно желают откушать с непрозрачными сумками все — парикмахерши и педикюрши, психиатры и конферансье. И теперь подметатель, долбитель шепчет в мамином ветхом платке: «Назови мне такую обитель…» — Зина Пряхина с ломом в руке. Лом не гнётся, и Зина не гнётся, ну а в царстве торговых чудес есть особый народ — черноходцы, и своя Черноходия есть. Зина, я в доставаньях не мастер, но следы на руках всё стыдней от политых оливковым маслом ручек тех черноходных дверей. А когда-то, мальчишка невзрачный, в бабьей очереди тыловой я хранил на ладони прозрачной честный номер — лиловый, кривой… И с какого же чёрного года в нашем времени ты завелась, психология чёрного хода и подпольного нэпманства власть? Самодержцы солений, копчений, продуктовый и шмоточный сброд проточить бы хотели, как черви, в красном знамени чёрный свой ход. Лезут вверх по родным, по знакомым, прут в грядущее, как в магазин, с черноходным дипломом, как с ломом, прошибающим пряхиных зин. Неужели им, Зина, удастся в их «Адидас» впихнуть, как в мешок, знамя красное государства и заштопанный мамин флажок? Зина Пряхина из Кокчетава, помнишь — в ГИТИСе окна тряслись? Ты Некрасова не дочитала. Не стесняйся. Свой голос возвысь. Ты прорвёшься на сцену с Арбата и не с чёрного хода, а так… Разве с чёрного хода когда-то всем пародом вошли мы в рейхстаг?!