Финляндия, страна утёсов, чаек, туманов, лесорубов, рыбаков, забуду ли, как, наш корабль встречая, искрилась пристань всплесками платков, как мощно пела молодость над молом, как мы сходили в толкотне людской и жали руки, пахнущие морем, автолом и смолёною пенькой!.. Плохих народов нет. Но без пощады я вам скажу, хозяев не виня: у каждого народа — свои гады. Так я про гадов. Слушайте меня. Пускай меня простят за это финны, как надо называть, всё назову. Фашизм я знал по книгам и по фильмам, а тут его увидел наяву. Фашизм стоял, дыша в лицо мне виски, у бронзовой скульптуры Кузнецов. Орала и металась в пьяном визге орава разгулявшихся юнцов. Фашизму фляжки подбавляли бодрости. Фашизм жевал с прищёлком чуингам, швыряя в фестивальные автобусы бутылки, камни под свистки и гам. Фашизм труслив был в этой стадной наглости. Он был соплив, прыщав и белобрыс. Он чуть не лез от ненависти на стену и под плащами прятал дохлых крыс. Взлохмаченный, слюнявый, мокролицый, хватал девчонок, пёр со всех сторон и улюлюкал ганцам и малийцам, французам, немцам, да и финнам он. Он похвалялся показною доблестью, а сам боялся где-то в глубине и в рок-н-ролле или твисте дёргался с приёмничком, висящим на ремне. Эх, кузнецы, ну что же вы безмолвствовали?! Скажу по чести — мне вас было жаль. Вы подняли бы бронзовые молоты и разнесли бы в клочья эту шваль! Бесились, выли, лезли вон из кожи, на свой народ пытаясь бросить тень… Сказали мне — поминки по усопшим Финляндия справляет в этот день. Но в этих подлецах, пусть даже юных, в слюне их истерических речей передо мною ожил «Гитлерюгенд» — известные всем ясли палачей. «Хайль Гитлер!» — в крике слышалось истошном. Так вот кто их родимые отцы! Так вот поминки по каким усопшим хотели справить эти молодцы! Но не забыть, как твёрдо, угловато у клуба «Спутник» — прямо грудь на грудь — стеною встали русские ребята, как их отцы, закрыв фашизму путь. «Но — фестиваль!» — взвивался вой шпанья, «Но — коммунизм!» — был дикий рёв неистов. И если б коммунистом не был я, то в эту ночь я стал бы коммунистом!