Никакой не ведаю я муки, ни о чем ненужном не сужу Подложив подушечку под брюки, в черных нарукавниках сижу Вижу те же подписи, печати. На столе бумаги шелестят, шелестят устало и печально, шелестят, что скоро шестьдесят. Ах, начальник — молод он и крепок! Как всегда, взыскательно побрит, он, играя четками из скрепок, про футбол со мною говорит. Ах, начальник! — как себя он холит! Даже перстни носит на руках! Только он не очень твердо ходит в замшевых красивых башмаках! Выйду я из маленькой конторы, улыбнусь растерянно весне и поеду в поезде, который до Мытищ и далее везде. Там живут четыре, тоже старых женщины печальных у реки. У одной из них, таких усталых, попрошу когда-нибудь руки. А когда вернусь в свою каморку, в пахнущую «Примой» тишину, из большого ветхого комода выну фотографию одну. Там, неловко очень подбоченясь, у эпохи грозной на виду, я стою, неюный ополченец в сорок первом искреннем году. Я услышу самолетов гулы, выстрелы и песни на ветру, и прошепчут что-то мои губы, ну а что и сам не разберу…