В Сибири когда-то был на первый взгляд варварский, но мудрый обычай. Во время сватовства невеста должна была вымыть ноги жениху, а после выпить эту воду. Лишь в этом случае невеста считалась достойной, чтобы её взяли в жёны. Сорок первого года жених, на войну уезжавший назавтра в теплушке, был посажен зиминской роднёй на поскрипывающий табурет, и торчали шевровых фартовых сапог ещё новые бледные ушки над загибом блатных голенищ, на которых играл золотой керосиновый свет. Сорок первого года невеста вошла с тяжеленным расписанным розами тазом, где, тихонько дымясь, колыхалась тревожно вода, и стянула она с жениха сапоги, обе рученьки ваксой запачкала разом, размотала портянки, и делала всё без стыда. А потом окунула она его ноги босые в мальчишеских цыпках так, что, вздрогнув невольно, вода через край на цветной половик пролилась, и погладила ноги водой с бабьей нежностью пальцев девчоночьих зыбких, за алмазом алмаз в таз роняя из глаз. На коленях стояла она перед будущим мужем убитым, обмывая его наперёд, чтобы если погиб — то обмытым, ну, а кончики пальцев её так ласкали любой у него на ногах волосок, словно пальцы крестьянки — на поле любой колосок. И сидел её будущий муж — ни живой и ни мёртвый. Мыла ноги ему, а щеками и чубом стал мокрый. Так прошиб его пот, что вспотели слезами глаза, и заплакали родичи и образа. И когда наклонилась невеста, чтоб выпить с любимого воду, — он вскочил, её поднял рывком, усадил её, словно жену, на колени встал сам, с неё сдёрнул цветастые чёсанки с ходу, в таз пихнул её ноги, трясясь, как в ознобном жару. Как он мыл её ноги — по пальчику, по ноготочку! Как ранетки лодыжек в ладонях дрожащих катал! Как он мыл её! Будто свою же ещё не рождённую дочку, чьим отцом после собственной гибели будущей стал! А потом поднял таз и припал — аж эмаль захрустела под впившимися зубами и на шее кадык заплясал — так он пил эту чашу до дна, и текла по лицу, по груди, трепеща, как прозрачное, самое чистое знамя, с ног любимых вода, с ног любимых вода…