Ярмарка! В Симбирске ярмарка. Почище Гамбурга! Держи карман! Шарманки шамкают, и шали шаркают, и глотки гаркают: «К нам! К нам!» В руках приказчиков под сказки-присказки воздушны соболи, парча тяжка. А глаз у пристава косится пристально, и на «селедочке» перчаточка. Но та перчаточка в момент с улыбочкой взлетает рыбочкой под козырек, когда в пролеточке с какой-то цыпочкой, икая, катит икорный бог. И богу нравится, как расступаются платки, треухи и картузы, и, намалеваны икрою паюсной, под носом дамочки блестят усы. А зазывалы рокочут басом, торгуют юфтью, шевром, атласом, пречистым Спасом, прокисшим квасом, протухшим мясом и Салиасом. И, продав свою картошку да хвативши первача, баба ходит под гармошку, еле ноги волоча, и поет она, предерзостная, все захмелевая, шаль за кончики придерживая, будто молодая: «Я была у Оки, ела я-бо-ло-ки. С виду золоченые — в слезыньках моченные. Я почапала на Каму, я в котле сварила кашу. Каша с Камою горька — Кама слезная река. Я поехала на Яик, села с миленьким на ялик. По верхам и по низам — всё мы плыли по слезам. Я пошла на тихий Дон, я купила себе дом. Чем для бабы не уют? А сквозь крышу слезы льют». Баба крутит головой. Все в глазах качается. Хочет быть молодой, а не получается. И гармошка то зальется, то вопьется, как репей… Пей, Россия, ежли пьется,— только душу не пропей! Ярмарка! В Симбирске ярмарка. Гуляй, кому гуляется! А баба пьяная в грязи валяется. В тумане плавая, царь похваляется… А баба пьяная в грязи валяется. Корпя над планами, министры маются… А баба пьяная в грязи валяется. Кому-то памятник подготовляется… А баба пьяная в грязи валяется. И мещаночки, ресницы приспустив, мимо, мимо: «Просто ужас! Просто стыд!» И лабазник — стороною мимо, а из бороды: «Вот лежит… А кто виною? Всё студенты да жиды…» И философ-горемыка ниже шляпу на лоб и, страдая гордо,— мимо: «Грязь — твоя судьба, народ». Значит, жизнь такая подлая — лежи и в грязь встывай?! Но кто-то бабу под локоть и тихо ей: «Вставай!..» Ярмарка! В Симбирске ярмарка. Качели в сини, и визг, и свист. И, как гусыни, купчихи яростно: «Мальчишка с бабою… Гимназист». Он ее бережно ведет за локоть. Он и не думает, что на виду. «Храни Христос тебя, яснолобый. А я уж как-нибудь сама дойду». И он уходит. Идет вдоль барок над вешней Волгой, и, вслед грустя, его тихонечко крестит баба, как бы крестила свое дитя. Он долго бродит. Вокруг все пасмурней. Охранка — белкою в колесе. Но как ей вынюхать, кто опаснейший, когда опасны в России все! Охранка, бедная, послушай, милая,— всегда опасней, пожалуй, тот, кто остановится, кто просто мимо чужой растоптанности не пройдет. А Волга мечется, хрипя, постанывая. Березки светятся над ней во мгле, как свечки робкие, землей поставленные за настрадавшихся на земле. Ярмарка! В России ярмарка. Торгуют совестью, стыдом, людьми, суют стекляшки, как будто яхонты, и зазывают на все лады. Тебя, Россия, вконец растрачивали и околпачивали в кабаках, но те, кто врали и одурачивали, еще останутся в дураках! Тебя, Россия, вконец опутывали, но не для рабства ты родилась — Россию Разина, Россию Пушкина, Россию Герцена не втопчут в грязь! Нет, ты, Россия, не баба пьяная! Тебе великая дана судьба, и если даже ты стонешь, падая, то поднимаешь сама себя! Ярмарка! В России ярмарка. В России рай, а слез — по край. Но будет мальчик — он снова явится и скажет праведное: «Вставай!»