Едва мы за собой оставили Трезен, На колеснице он, быв стражей окруженный, Стопами тихими уныло провожденный, Задумчиво сидя, к Мецене путь склонял И пущенных из рук возжей не напрягал. Прекрасные кони, быв прежде горделивы, По голосу его и кротки и ретивы, Шли преклонив главы и туском их очей Казались сходны с ним печалию своей. Тут вдруг ужасный шум сквозь моря влагу бурну Восстал и возмутил всю тишину лазурну, Стон, гулами из недр подземных отразясь, Вкруг глухо отвечал на волн ревущих глас; Проник нам мраз сердца, застыла кровь сим дивом, У сметливых коней восстали гривы дыбом; Из черных бездн тогда средь бледна лона волн, Поднявшися, восстал огромный водный холм, Пред ним бегущий вал скача, плеща стремился И в пенистых клубах в нем чудный зверь явился! Широкое чело, рогастое грозит, Как медна, чешуя блестя на нем горит, — Подводный был то вол, или дракон ужасный, — Крутя, горбя хребет и ошиб вьющий страшный Завыл, — и со брегов вдруг огласился вой; Померкли небеса его зря под собой, Земля содрогнулась, весь воздух заразился, Принесший вал его вспять с ревом откатился; Бежало в страхе все, не смея против стать, И всяк искал себя в ближайшем храме спасть; Но только Ипполит, достойный сын героя, Коней остановя, как бы среди покоя, Берет свое копье, к чудовищу летит И в чреве язву им широкую творит, Страшилище с копья вспрянув остервенело; Но падши под коней трепещущи ревело, Каталось по песку зев рьяный разверзав, Рыгало кровь и дым и пламенем дыхав, Коней страшило, жгло. — Тут кони обуяли И в первый раз еще внимать его престали, Не слушают, летят, сталь в зубы закуся, Кровь с пеной с бразд лиют чрез все его неся, И даже говорят, что в страшном сем расскаке Бог некий их чрева бодал во пыльном мраке, С размаху врынулась упряжка между скал, Ось хряснула сломясь, — и твой бесстрашный пал Со колесницы сын, ее зря раздробленной, Помчался вслед коней возжами заплетенной. Прости мне, государь, мой плач! — Сей страшный вид По гроб мой жалости слез токи источит! Сам видел, государь, — иначе б не поверил — Твой влекся сын копьми, которых он лелеил; Хотел остановить; но гласом их пужал, Поколь сам кровью весь облившись трупом стал. Стенаньми нашими окрестность оглашалась; Но ярость конская отнюдь не уменьшалась. — Остановилися уж сами близ гробниц, Где древних прах царей почиет и цариц — Бегу туда, воплю, — и стража вся за мною, Истекша кровь струей вела нас за собою, Покрыты камни ей, обвит власами терн, По коему он был порывисто влечен. — Пришед его зову. — Он длань простря мне бледну Открыл полмертвый взор и ниспустил дух в бездну, Сказав: «Безвинно рок мои отъемлет дни. — Арисию по мне, любезный друг, храни. — И выдет мой отец когда из заблужденья, К сыновней злой судьбе окажет сожаленья, Проси печальну тень спокоил чтоб мою, Ко пленнице явил щедроту бы свою И ей бы возвратил …» При сих словах мгновенно Оставил нам герой лишь тело обагренно, — Печальнейший предмет свирепости богов, — Кого бы не познал и самый взор отцов.[1] [1]Рассказ Терамена — печатается по изданию: Чтение в Беседе любителей русского слова, 1811, кн. 3, с. 130-133. В собрания сочинений Державина не включался.