Она была худа, как смертный грех, И так несбыточно миниатюрна… Я помню только рот ее и мех, Скрывавший всю и вздрагивавший бурно. Смех, точно кашель. Кашель, точно смех. И этот рот — бессчетных прахов урна… Я у нее встречал богему, — тех, Кто жил самозабвенно-авантюрно. Уродливый и блеклый Гумилев Любил низать пред нею жемчуг слов, Субтильный Жорж Иванов — пить усладу, Евреинов — бросаться на костер… Мужчина каждый делался остер, Почуяв изощренную Палладу…