Вступление[1] Не из задора, не для славы Пишу онегинской строфой Непритязательные главы, Где дух поэзии живой. Мне просто нравится рисунок Скользящей пушкинской строфы. Он близок для душевных струнок Поэта с берегов Невы… Ведь вкладывают же в октавы, В рондо, газеллы и сонет Поэты чувства? Что же нет Средь них строфы певца Полтавы? Благоговение к нему?… Но создан и сонет Петраркой. Тех доводов я не приму. И вот — пишу строфою яркой! Пусть «в пух» поэта разнесут Иль пусть погладят по макушке — Неважно: «Ты свой высший суд!» — Художнику сказал сам Пушкин. Часть I 1 В один из дней начала мая, В старинном парке над прудом, Засуетился, оживая, Помещичий пустынный дом. Будя сон парка, в нем трубили Прибывшие автомобили, И слуги, впав в веселый раж, Вносили в комнаты багаж. Именье было от столицы Верстах не более чем в ста, А потому весьма проста И перевозка. Веселится Прислуга, празднуя приезд, — И шум, и гам идут окрест… 2 Кто не пьянел от мая арий? Кто устоял от чар весны? Аристократ и пролетарий Перед природою равны. И удивительного мало, Что так встревоженно внимала Природе барынька сама, К пруду спешившая. Зима В столице ей давно порядком Уже наскучила. Сезон В каталептический впал сон. Ее влекло к куртинам, грядкам, К забвенью надоевших лиц: Весною нам не до столиц… 3 Еще влекло мою Елену Быть с Кириеною вдвоем, Супружескому целя плену Стрелу небрежности. Поймем Ее мы сразу непревратно: Она страстна, но не развратна, Любима мужем, но его Любовь — жене не торжество… Он — генерал при государе, Надменен, холоден и сух, Дисциплинированный дух, Короче: «человек в футляре». Она же вся сплошной порыв, — Ей кружит голову обрыв… 4 Ей тридцать два, супругу — сорок: Пустячна разница в летах. Их жизнь ровна: ей надо горок. Он в деле весь — она в мечтах. Но что же их соединило? Перо, бумага и чернила В том не участвовали. Ей Сказал он: «Вас женой своей Хотел бы видеть». Не подумав, — Двенадцать лет тому назад, — Она дала согласье. Сад Был полон изумрудных шумов, Кипела кровь, и — никого Вблизи, с кем ей сравнить его… 5 И вышла замуж так же просто, Как мы выходим через дверь, Когда нам близких до погоста, Еще не вникнув в суть потерь, Мы провожаем безучастно, И вот она почти несчастна, И эта цифра «тридцать два» Напоминает, что листва Впредь с каждою весною блеклей, А вместе с ней и тоны щек, И глаз сиянье. Скоро срок, Когда торжественность биноклей Не будет целиться в нее: Лета, летя, берут свое… 6 Лета летят, а сердце юно, Еще не знавшее любви, Гладь жизни требует буруна И соловьи поют: «Лови!» Но что и как ловить Елене, Когда не встречен ею гений, В осколки должный брак разбить И, полюбив, в себя влюбить? Ее кузина, Кириена, Была единственной душой, Ей близкой. Косо свет большой Смотрел на Киру: властно сцена Ее влекла к себе — она Была актрисой рождена. 7 Ей только двадцать, только двадцать!.. А сколько веры в двадцать лет! Ей время счастью отдаваться, Не знающей, что счастья нет… Едва окончен ею Смольный, Она уже опять со школьной — О драматической — скамье Мечтает, вызвав гнев в семье. Тогда они бежали обе, — Одна от мужа, от семьи Другая, — девушки мои: Замужней молодой особе, Любви не знавшей, дамский чин Навязывать мне нет причин… 8 Она детей имела рано, — Пыл материнский в ней был рьян: Два златокудрых мальчугана — И Альвиан, и Ариан. Жалея об умершей дочке, Она любила в них кусочки Себя самой, но мужа часть Гасила материнства страсть В ее любви горячей к детям. И оттого в ней чувства два Боролись часто. Торжества Безоблачного мы не встретим И в этом случае: любя Детей, она казнит себя. 9 Хотя и предлагал в Сорренто Жене поехать генерал (Ему давала право рента Жить там, где местность он избрал), Хотя родные Кириены Надеялись, что перемены Стран, настроений и путей Помогут излечиться ей От дикой мысли стать актрисой, Кузины, любящие глушь, Решили жить в глуши, и муж Отчасти рад: сановник лысый Еженедельно день-другой Мог проводить вдвоем с женой. 10 Helene, в деревню уезжая, Удачно меры приняла, Чтоб ни одна бездушь чужая На дачу к ней не забрела: Безличные несносны лица, Коварна смокинга петлица, Где на бессердцевой груди Гвоздику вянуть пригвоздив, Глупит, сюсюкает, картавит Гальванизированный фат. Beau-mond — как некий халифат, Где вкусами безвкусье правит, Где от девиц, от рома ли, Волочит ногу ramoli…[10] 11 Helene росла на дальнем юге В именье дяди-старика Без вдохновительной подруги, Без родственного языка, Без материнской несравнимой, Теоретически-любимой, Единой ласки, без отца, Без образного образца… Трех лет ей не было, как спали Уже родители в земле, В большой усадьбе при селе. Ах, двадцать девять лет опали С тех пор, как почиют в гробах Родные листья на дубах. 12 Ее дубы! У них спросить бы О многом, памятном лишь им: О днях до горестной женитьбы, О спальне с шелком голубым, Об одиночестве духовном, Телесном, — всяческом, — о ровном Теченьи весен, лет и зим, Чей ровный плеск невыразим, О брате матери — о дяде, Больном печальном старике, С бессменной книгою в руке Сидящем у окна, о взгляде Его помимном и немом, Как весь — теперь сгоревший — дом. 13 Росла одна и, кроме Феклы И англичанки Харингтон, Не отражали в доме стекла Ни одного лица. Ни стон, Ни смех людской не долетали В заклятый круг ее печали. Когда ж ей стало десять лет, От мисс остался только след: Язык английский, строфы Шелли, Любимого поэта мисс, И аткинсоновский «Ирис», Что впитан спальней. Неужели Воспоминаний смолк черед, Их нет, и жизнь спешит вперед? 14 Как будто нет. А впрочем… впрочем, Дай вспомнить: кажется, что есть И внучки дядя бедный — вотчим. Он в гувернеры взят — прочесть Курс гимназический. Он учит Родному языку и пучит Глаза, когда ребенок вниз Сойдя, «Прошу вас» в «If you pleas[11]», Забывшись, превратит. Филолог, За нежность к Герцену, изъят Со службы, обучать был рад По совести, и честно долог Урок учителя. Лет в семь Она прошла по классам всем. 15 В семнадцать лет она узнала Все то, что удалось узнать, Из юношеского журнала Стараясь тщетно жизнь понять. Ну как же можно тут резвиться, Когда не более, чем тридцать, Во всем именье было книг: Книг не выписывал старик, Довольствуясь своей бессменной, Единственной, чей переплет Он неизбежно клал в комод, Упрятывая в сокровенный Потайный ящик. Что за том Был то, никто не знал о том. 16 Она не раз его просила Купить ей книг (не про Ягу!) И получала только мыло И от Балабухи нугу… Он говорил слов десять в месяц (Сюжет веселенький для пьесец!) И за семнадцать лет пять раз Впрягались кони в тарантас, Хотя был Киев верст за восемь… На слезные ее мольбы Добряк пожевывал грибы И говорил несвязно: «Озимь Поспеет — будет», и затем Ставал на две недели нем. 17 Немудрено, когда Фостирий Вдруг появился в их дыре (Их дом был отдан штаб-квартире На срок маневров на Днепре) И познакомилась с ним Лена, Отчаявшаяся от тлена Обставшего, немудрено, Что ею было решено Принять немедля предложенье, Чтоб только жизнь переменить, Порвав с живой трупарней нить, И броситься в изнеможеньи, Раз выхода иного нет, Пожалуй, даже в высший свет!.. 18 …Они живут уже пол-лета, Отбросив всякий этикет. Гоняют шарики крокета, Почти влюбленные в крокет… Простые ситцевые платья Зовут в зеленые объятья К ним расположенных ветвей, Их увлекает соловей, И сравнивать то со Ржевусской,[12] То с Зембрих северный комок, Что так очаровать их мог, Они не в шутку любят: русской Душе доступно чувство то: Она — прозрачнее Vatteau. 19 Как хорошо из душной спальни В оранжевый росистый час Бежать, смеясь, к мосткам купальни, Быть светской куклой разучась… Как хорошо в воде прохладной, Любуясь кожей шоколадной, Стянувши в узел волоса, Плескаться добрых полчаса… Как хорошо ловить руками Неуловимо карася, И вновь, и вновь воды прося, Купальню оплывать кругами. В воде привольно и свежо… Как молодо! Как хорошо! 20 А разве плохо, крикнув Груню, Идти «по ягоды-грибы» В июне и в леса к июню Навстречу, может быть, судьбы?… А разве плохо ледовые На сыроежки рядовые С почтеньем осторожно класть?… Смеясь над мухомором всласть?… И, перепачкавшись в чернике, Черникой зубы почернить, И, утеряв тропинки нить, Поднявши до колен туники, Болотничать до тьмы в лесу, Приняв за зайчика лису?… 21 Пять дней в неделю были днями, А два совсем ни то — ни се: Он приезжал, и вмиг тенями Вокруг подергивалось все… Смолкали ветреные шутки, Собаки забивались в будки, На цыпочках ходил лакей, И веял над усадьбой всей Дворцовый сплин. И наши девы, Меняя в день пять раз костюм И слушая «высокий» ум, Ныряли грезами в напевы Уже грядущих дней пяти, Воззвав ко времени: «Лети!» 22 Но обескрыленное время, Казалось, улыбалось зло, Постукивало скукой в темя Хозяек молодых, ползло. Однако, к полдню воскресенья Зачатки явны окрыленья, И только подан лимузин. Оно над рощицей осин Уже выращивает крылья. Когда же скроется авто, В какую высь оно зато Взлетает, выйдя из бессилья, И снова жизнь глазам видней, Ушам слышней… хоть на пять дней! 23 Елена в парк идет. Олунен И просиренен росный парк. В ее устах — прозрачный Бунин, В ее глазах — блеск Жанны д’Арк… А Кириена за роялем, Вся преисполнена Граалем, Забыла про кузину Lugne, А Lugne вошла душой в июнь… Она вошла и растворилась В олуненной его листве И, с думою о божестве, Присела у пруда. Свершилось: Она увидела в тени Дубовой грустные огни. 24 Не поняла сначала — что там, И только грусть их поняла И, внемля отдаленным нотам Рояля, думала: «Что мгла Таит? откуда эти блики? Что за сияющие всклики? Как их печальна бирюза!» И вдруг постигла: то — глаза! Не испугалась: были жданны. Немного вздрогнула: уже! Ее костюма неглиже Не вспомнилось. Как чувства странны! Как пахнет белая сирень! И эта ночь — как лунный день… 25 Леандр спросил: «Как ваше имя?» Елена отвечала: «Lugne»… И было третье нечто с ними: Луна расплавленная — лунь… Вдали играла Кириена, И таяла сонаты пена, И снова вдруг Леандр спросил: — Кто вас лишил так рано сил? — И не ответила Елена… И наступила тишина, Их встречею поражена… В кустах шарахнулась измена… В испуге ухнула сова… И Lugne шепнула: «В тридцать два»… 26 И вмиг опомнилась, и едко Спросила: «Что угодно вам?» Он встал, — глаза хлестнула ветка. Он фразы не нашел словам… И подошел к ней, скромный, стройный, Желанный и ее достойный, Из их родного далека Знакомый многие века… — Не узнаешь? — спросил. Хотела Ответить «да», сказалось «нет», — И омрачился лунный свет, И в краску бросило все тело… — Не узнаешь? Мечту свою?… — И Lugne шепнула: «Узнаю…» 27 Шепнула и… проснулась. В парке Лунела сыро тишина, И были нестерпимо ярки Подробности лесного сна. Дом спал. Давно умолкла Кира. И потому, что было сыро И поздно, Lugne пошла домой, Все повторяя: «Мой ты… мой…» И с той поры в душе Елены Неповторимые глаза; В слезах молясь на образа, Она их ощущала плены, И предвкушенная любовь Окрашивала жизни новь. 28 Riene с широкими глазами Еленин выслушала сон И побледневшими устами: — Леандр… Леандр… Но кто же он? — — Он мысль моя! — и Кириена, Пугаясь странного рефрена В устах кузины, с этих пор Не заводила разговор Про этот бред. И Lugne молчала, Меж тем, все думая о сне, Сама с собой наедине Припоминала все сначала, И явью сон готов был стать, Но вдруг все путалось опять… 29 Уже и день Преображенья, А там пора и по домам На молчаливые сраженья — Уделы девствующих дам… Обидно ехать из деревни, Когда все краше ежедневней Простерший листья старый клен, Как гусьи лапы на балкон, Когда нагроздена рябина И яблонями пахнет сад, Когда ряд пожен полосат, И золотеет паутина, Когда в настурциях газон, Но Петербург сказал: «Сезон». 30 В ее руках — одна неделя, А там она сама в руках Не упоительного Леля, А мужа в английских усах… Lugne с Кирой жадно ловят миги И, отложив на время книги, С утра до ночи по лесам, Внемля крылатым голосам, Блуждают в полном упоеньи, Поблекнувшие от тоски, Целуя желтые листки, И, жниц усталых слыша пенье, Сочувствуя судьбе крестьян, Готовы сами в сарафан… 31 В лесу, над озером, на горке, Белеет женский монастырь, Где в каждой келье, точно в норке, Прокипарисенный пустырь. Там днем — молитвы покаянья, Смиренье, кроткость, воздыханья, Души и тела тяжкий пост… Но не для всех тот искус прост, Не все покой приемлют души, Не все покорствуют-тела, — Творятся тайные дела, Слова протеста слышат уши, И видел восходящий день Шарахающуюся тень… 32 Подруге предлагает Кира Пройтись когда-нибудь пешком — Беру клише — «в обитель мира», С котомкою и с посошком, Как ходят толпы русских странниц, Что для вертушек и жеманниц Из города совсем смешно, Но радостью озарено Для наших милых богомолок. И, не откладывая план, — На удивление крестьян, — Они выходят на проселок И лесом, уходящим вспять, Идут в лаптях верст двадцать пять. 33 В котомках хлеб, с водою фляжка. В глазах и подвиг, и восторг. Люба им каждая букашка, Чужд жизни суетливый торг. И нет следа от светской дамы В крестьянке, слушающей гаммы Лесов, будящих в ней экстаз, С подъятой к небу синью глаз. Их занимает каждый шорох. Их привлекает каждый куст. Впивай улыбку этих уст! Впивай улыбку в этих взорах! И если скажешь: «Что ж, каприз», — За этот дам я первый приз… 34 Каприз! Что значит это слово? Ты только вникни глубже в суть! Ужели ничего иного Не можешь ты в него вдохнуть? Каприз капризу рознь. Все в свете Каприз, пожалуй… Но и дети Оттенки могут различить. Каприз ведь и больных лечить, Быть музыкантом, адвокатом, Любить вот эту, а не ту, В уродстве видеть красоту И апельсин сравнить с закатом… Не в том вопрос — в ком смех иль стон, Вопрос: нам нравится ли он? 35 — Riene! ты, друг мой, не устала? — — Немного, Lugne. А ты? — Чуть-чуть. — Прохладнее к закату стало, Уже кончается их путь. Они мечтают о ночлеге. Навстречу едут: две телеги. — Далеко ль до монастыря? — — Еще не выблеснет заря, Как вы дойдете. За оврагом Тропинка вправо от села. — Lugne белкой скачет, весела, Ей Кира вторит бодрым шагом. Березки встали в ряд невест. А вот блестит церковный крест. 36 Так шли они. Шла служба в храме. Помылись наскоро, и — в храм, Стоящий в соснах, точно в раме, Прекрасней всех на свете рам. В тот день паломников не видно, Что, впрочем, вовсе не обидно: Молитва любит меньше глаз. Блажен, кто жар молитвы спас, Кто может искренне молиться И смысл молитвы разуметь! В лучах зари лампадок медь Оранжевеет, и столица Со всем безверием своим Отвратна путницам моим. 37 Поют на клиросе монашки, И попик седенький чуть жив, Свершает службу. «Грех наш тяжкий», — Вздыхает старица, сложив В дрожащий крест руки пергамент, Угаслым взором на орнамент Взирая, точно в нем сам бог, И эхо удлиняет вздох. По церкви вьется синий ладан, И, как в тумане голубом, Елена прислонилась лбом К холодным плитам. Вдруг отпрядан В смятеньи Кириены взгляд, Чуть обернувшейся назад. 38 Елена встала. — «Lugne, родная, Прости, но ты назад взгляни»… И, легкий возглас испуская, Елена видит: те огни! Да, это он, — но стой исправней, Не вздрагивай! — знакомец давний, Чье имя точно, олеандр, Гость сна в сирени — он, Леандр! — Его ты знаешь? — Знаю вечно! — — Но кто же он? — Он мысль моя! — — Прости, не понимаю я… Lugne, ты больна? — Riene сердечно Глядит в глаза ее. Но прочь Helene из церкви: «В ветер! в ночь!» 39 За ними — он. Они — аллеей, Ведущей к озеру. Челнок, Со смятою на дне лилеей, Воткнулся в розовый песок! Челнок столкнуть старалась тщетно Riene, пока вдруг незаметно, Но, твердой подчинен руке, На гофрированном песке Не сполз на озеро. Взглянула: Леандр пред ними, шляпу сняв: — Простите, может быть, неправ, Что я без разрешенья… — Гула Вечерний ветер нес волну, И кто-то молвил: «Обману…» 40 Она смотрела, не мигая, Не отрывая росных глаз, Как грусть его, ей дорогая, Из глаз Леандровых лилась. Молчала Кира в потрясеньи, Вбирая отблески осеньи, И зеркалом спала вода, И были миги, как года. Потом все трое сели в лодку И, ни о чем не говоря, Туда поплыли, где заря Сгорала — к дальнему болотку. Не слышал этот вечер слов. Закат был грустен и лилов. 41 Они проснулись на восходе, Их к полдню встретил старый дом. Сердца исполнены рапсодий: Ушли вдвоем, пришли втроем. В пути сдружились как-то сразу: За фразою бросая фразу, За смехом смех, за взглядом взгляд, — Друг другом каждый был объят. Писать друг другу слово дали Все трое, дали адреса, Запоминая голоса, И, распрощавшись, долго в дали Полей смотрели, где он шел — Велик и мал, богат и гол. Часть II 1 Будь верен данной тайно клятве, Вдыхай любви благой озон! …Уже в Мариинском театре Открылся Глинкою сезон. Уже кокотки и виверы К Неве съезжаются с Ривьеры, Уже закончился ремонт, Уж разложил ковры beau-monde, Обезгазетил все картины, Убрал чехлы, натер паркет И, соблюдая этикет, От солнца скрылся за гардины. И снова в воздухе висит: Модэль. Журфикс. Театр. Визит. 2 Уже меня рисует Сорин, Чуковский пишет фельетон. Уже я с критикой поссорен, И с ней беру надменный тон. Уже с утра летят конверты, — В них приглашают на концерты Ряд патронесс и молодежь. Уже с утра стоит галдеж В моей рабочей комнатушке От голосов, и ряд девиц, — Что в массе площе полендвиц, — Вертя игриво завитушки, Меня усиленно зовут Читать им там, читать им тут. 3 Уж — это ли не хохот в стоне? Не хрюк свиньи в певучий сон? — К нам Чехов в устричном вагоне Из-за границы привезен. Как некогда царя Сусанин, Спасает тело юный Санин От слишком духовитых душ, В ком вовсе нет души к тому ж… Уже зовет на поединок Из ям военщину Куприн, Уж славит Леду господин Каменский, как бесстрастный инок, И испускает «чистый» вздох, Беря попутно четырех… 4 Уж первый номер «Аполлона», Темнящий золото руна, Выходит в свет, и с небосклона Комета новая видна; То «Капитаны» Гумилева, Где лишнего не видно слова, И вот к числу звучащих слов Плюссируется: Гумилев. Уже «Весы» крушат пружину, Уже безвреден «Скорпион», Стал иорданский вял пион, Все чаще прибегает к джину Бесплатных приложений Маркс; Над «Нивою» вороний карк! 5 Все импотентнее Буренин, С его пера течет вода, И, сопли утерев, Есенин Уже созрел пасти стада… И Меньшиков, кумир столовых, Иудушкой из Головлевых Работает, как гробовщик, Всесильный нововременщик. И Розанов Василь Василич, Христа желая уколоть, Противоставит духу плоть, И как его ты ни проси лечь На койку узкую, старик Влюблен в двуспальный пуховик… 6 У Мережковской в будуаре На Сергиевской ярый спор О божестве и о бездари, Несущейся во весь опор. Уже поблескивает Пильский, И жмурит обыватель в Рыльске Глаза, читая злой памфлет Блистательнее эполет. Уже стоический упадник, Наркозя трезвое перо, Слагает песенки Пьерро, Где эпилепсии рассадник… Завод спасительных шестов Бердяев строит и Шестов. 7 Мадонну зрит Блок скорбно-дерзкий В демимонденковом ландо, И чайка вьет на Офицерской Свое бессмертное гнездо! Патент Александринке выдав На храм, своей игрой Давыдов, Далматов, Ведринская жнут Успехи вековых минут. И на капустник дяди Кости,[13] — Утонченного толстяка, — Течет поклонников река — Смех почитающие гости Где злоязычная Marie[14] Всех ярче — что ни говори! 8 Испортив школьничий характер, Придав умам вульгарный тон, На всех углах кричат Ник Картер И мистер Холмс, и Пинкертон. Неисчислимы Конан-Дойля Заслуги (скрой меня, о Toila, От них!): в кавычках «ум» и «риск» И без кавычек: кровь и сыск. Аляповатые книжонки! Гниль! облапошенный лубок! Ты даже внешностью убог… Чиновничьи читают женки, Читает генеральшин внук, А завтра Кольке по лбу «тук». 9 Уже воюет Эго с Кубо, И сонм крученых бурлюков Идет войной на Сологуба И символических божков. Уж партитуры жечь Сен-Санса — Задачи нео-декаданса, И с «современья корабля» Швырять того, строфой чьей я Веду роман, настала мода, И, если я и сам грешил В ту пору, бросить грех решил, И не тебе моя, хам, ода… Плету новатору венок, Точу разбойнику клинок. 10 Уж ничегочат дурни-всёки[15] (Так, ни с того и ни с сего!) И вс чат тщетно ничевоки И это все — как ничего. С улыбкой далеко не детской Уже городит Городецкий Акмеистическую гиль, Адамя неуклюжий стиль. Уж возникает «цех поэтов» (Куда бездари, как не в цех!) Где учат этих, учат тех, Что можно жить без триолетов И без рондо, и без… стихов! — Но уж никак не без ослов!.. 11 Глаза газели, ножки лани Так выразительны без слов, И Анну Павлову с Леньяни Поют Скальковский и Светлов. Кто зрил Кшесинскую Матильду, Кто Фелию Литвин — Брунгильду В своей душе отпечатлел, Завидный выпал тем удел. Сакцентив арию, Медея Дуэтит: «Ni jamais l`tendre…[16]» (Раз император Александр, В мечтах из Мравиной содея Любовницу для сына, нос Приял в том храме нот и поз). 12 Уже теснит «Динору» «Tоска», И, жажде своего лица, Слегка звучит мой славный тезка — Сын знаменитого отца…[17] Уже «Любовь к трем апельсинам», Желая Карлу Гоцци сыном Достойным стать, смельчак-игрок, Почувствовав, сдает урок Сергей Прокофьев свой последний. Уже — скажи ему mersi — В огромном спросе Дебюсси. Артур Лурье вовлек нас в бредни, И на квартире Кульбина Трепещут «Сети» Кузмина… 13 А вот и сфера «нежной страсти», Цыганских песенок запас. Улыбка Вяльцевой (жанр Насти!) И Паниной непанин бас… Звезда счастливая Плевицкой И маг оркестра Кусевицкий, И (валерьянки дай, Феррейн!) Вы, авантюры Ольги Штейн. Процесс comtesse[18] O’Pypк-Тарновской Два стиля — comte’a Роникер И (до свиданья, хроникер Судебный!) ателье Мрозовской, Где знать на матовом стекле И Северянин в том числе! 14 В тот день и гордый стал орабен, Когда в костре своих страстей Раздался в гулких залах Скрябин — Во фраке модном — Прометей. И пред «Поэмою Экстаза» Неувядающая ваза С тех пор поставлена. Огонь Антонов, тех цветов не тронь, Как тронул гения! И по льду Исканий жадная толпа Скользит (о, шаткая тропа!) К Евреинову, Мейерхольду И даже… к Карпову. Тихи, Евтихий, о тебе стихи… 15 А вот и Вагнер на престоле. И «Нибелунгово кольцо», В России тусклое дотоле, Бросает жар толпе в лицо. Но я описывать не стану, Как к «Парсифалю» и «Тристану» Под гром Ершова и Литвин, Спешат гурманы нот и вин… А вот и ты в фаворе, Римский, Великий эпик и чарун! Волнуют переплески струн Твоих, как день цветущий крымский, И я готов сто верст пешком Идти для встречи с «Петушком»… 16 А Бенуа? а Добужинский? А Бакст? а Сомов? а Серов? Утесы на низине финской, Огни нас греющих костров. И с ними ты, гремящий в прерьих Краях, универсальный Рерих, И офортисты (ecoutez)![19] Рундальцов и старик Матэ. Вершина горных кряжей Врубель, Кем падший ангел уловим, Ты заплатил умом своим За Дерзость! Необъятна убыль С твоею смертью, и сама С тех пор Россия без ума… 17 Уж маска сдернута с Гапона, Уж пойман Бурцовым Азеф, И — к революции препона — Оскален вновь жандармский зев. Уже пята грядущих хамов, Врагов искусств, святынь и храмов, Порой слышна издалека, И горьковского босяка Удел для молодежи ярок (Получше драгоценность прячь!) Уж кается в записках врач, Уже скитальческий огарок Затеплен в молодых сердцах На трепет ужаса в отцах… 18 Неугомонный Пуришкевич Вздувал годами в Думе гам, И в «Русском слове» Дорошевич Рулил к заморским берегам… Друг именинниц и театров, Гиппопотам Амфитеатров, Большой любитель алых жал, Господ Обмановых рожал. И Витте делал миллионы На государственном вине, И пьяный луч блестел извне От императорской короны, И, под правительственный шик, Свой разум пропивал мужик. 19 В пылу забот о нем и спора Учащийся впадал впросак: Вблизи Казанского собора Нагайкой жег его казак. Хотя в те дни и были ходки Везде студенческие сходки, Но мысль о мыльном пузыре Нас оставляла при царе, Как царь оставлен близ придворных, При всех советниках своих — Льстецах злоумных и лихих, Среди коварных и проворных, И обречен давать ответ За то, чего и в мыслях нет. 20 Беду вия над царским домом В еще незримые венки, Вхрипь «Колокол» зовет к погромам Под «Русским знаменем» шинки. И «Пауком» ползя, Дубровин, Уже от злобы полнокровен, К евреям ненависть сосет, Навозом «Земщина» несет, И за «оседлости чертою» Растет антироссийский дух, И, чем плотней перинный пух, Тем больше мстительной мечтою, Закрыв в тоске бесправный рот, Томится «презренный» народ. 21 Россия, Ибсеном обрандясь, Об «еgо» вспомнила своем (Прошу отметку эту, Брандес, Внести в очередной свой том!) Уайльда, Шоу, Метерлинка — У каждого своя тропинка В душе к дороге столбовой, У каждого художник свой. Эстетность, мистика, сатира И индивидность — из частиц Всех этих русских, с сердцем птиц, Плоть автора «Войны и мира», Уже формировался, но Сформироваться не дано… 22 В те дни, когда сверкала Больска, Как златоиглый Cordon rouge[20] Иллиодором из Тобольска Зло ископаем некий муж. И у Игнатьевой в салоне, Как солнышко на небосклоне, Взошел сибирский мужичок. И сразу невских женских щек Цвет блеклый сделался пунцовым, Затем, что было нечто в нем, Что просто мы не назовем, Не пользуясь клише готовым, И — родине моей на зло — Гипнотизеру повезло… 23 И как бы женщине ни биться, Его не свергнуть нипочем: К несчастью ключ ей дан Вербицкой И назван счастия ключом!.. И что скрывать, друзья-собратья: Мы помогали с женщин платья Самцам разнузданным срывать, В стихах внебрачную кровать С восторгом блудным водружали И славословили грехи, — Чего ж дивиться, что стихи — Для почитателей скрижали, — Взяв целомудрия редут, К фокстротным далям нас ведут? 24 И привели уже, как роту, Как неисчисленную рать К международному fox-trott’y На вертикальную кровать!.. Нас держит в пакостном режиме Похабный танец моды — Shimmi, От негритянских дикарей Воспринятый вселенной всей: В маразм впадающей Европой И заатлантным «сухарем», В наш век финансовым царем, Кто счел индейца антилопой, Его преследуя, как дичь, Чего я не могу постичь… 25 Америка! злой край, в котором Машина вытеснила дух, Ты выглядишь сплошным монтером, И свет души твоей потух. Твой «обеспеченный» рабочий, Не знающие грезы очи Раскрыв, считает барыши. В его запросах — для души Запроса нет. В тебе поэтом Родиться попросту нельзя. Куда ведет тебя стезя? Чем ты оправдана пред светом? В марионетковой стране Нет дела солнцу и луне. 26 А и в тебе, страна Колумба, Пылал когда-то дух людской В те дни, когда моряк у румба Узрел тебя в дали морской. Когда у баобаба ранчо Вдруг оглашал призыв каманча, И воздух разрезал, как бич, Его гортанный орлий клич, Когда в волнистые пампасы Стремился храбрый флибустьер, Когда в цвету увядших эр Враждебно пламенели расы И благородный гверильяс Жизнь белому дарил не раз… 27 Но, впрочем, ныне и Европа Америке даст сто очков: Ведь больше пользы от укропа, Чем от цветочных лепестков! И уж, конечно, мистер Доллар Блестит поярче, чем из дола Растущее светило дня — Для непрактичных западня… Вот разве Азия… Пожалуй, Она отсталее других… Но в век летящих паровых Машин, век бестолково-шалый, Ах, не вплетать ей в косы роз, Да и Китай уже без кос… 28 Невежество свое культура Явила нам нежданно в дни, Когда в живущем трубадура Войны (война зверям сродни!) Нашла без затрудненья: в груде Мясной столкнулись лбы и груди, За «благо родины» в бою На карту ставя жизнь свою. Мясник кровавый и ученый, Гуманный культор и эстет — Их всех сравнял стальной кастет, И, в атмосфере закопченной Сражений, блек духовный лоск И возвращался в зверство мозг… 29 Да, сухи дни, как сухи души, А души сухи, как цветы, Погибшие от знойной суши… В чем смысл культурной суеты? В политике вооружений? В удушье газовых сражений? В братоубийственной резне? В партийных спорах и грызне? В мечтах о равенстве вселенском? С грозящим брату кулаком? В нео-философах с их злом? В омужественном поле женском? В распятьи всей землей Христа, За мир закрывшего уста? 30 Тогда долой культуру эту, — И пусть восстанет та пора, Когда венки плели поэту И чли огонь его пера! Когда мы небо зрели в небе — Не душ, зерно живящий в хлебе, Когда свободный водопад, Не взнузданный ярмом преград, Не двигателем был завода, А услажденьем для очей, Когда мир общий был ничей, Когда невинная природа, — Не изнасилена умом, — Сияла светлым торжеством. 31 Прошли века, и вот мы — в веке, Когда Моэта пена бьет, Когда, как жаворонок некий, Моя Липковская поет! Когда, лилейностью саронской Насыщенный, пью голос Монской И славословлю твой талант, Великолепная Ван-Брандт! В эпохе нашей сонм отличий От раньше прожитых эпох, Но в общем всюду тот же вздох, Все тот же варварский обычай: Жизнь у другого отнимать, Чем обрекать на муки мать. 32 Все нарисованное было В девятисотые года, Когда так много в душах пыла, В поступках — еще больше! — льда… Прошу простить за утружденье Вниманья эрой вырожденья, — Не все в ней, мнится мне, мертво: Искусства явно торжество, И этого вполне довольно, Дабы с отрадой помянуть Свершенный нами с вами путь, А если спутал я невольно Событий ход, виднее вам: Мой справочник в глуши — я сам! 33 Легко судить о человеке, Но быть им, право, тяжело… Освободим же от опеки Нам ближнего свое чело: Никто друг другу не подсуден, По меньшей мере, безрассуден Иной к живущему подход. Пусть он живет за годом год, Как указуют грудь и разум, Как может жить и хочет он: Ведь чувство — лучший камертон. Поверим же глазам и фразам, И настроеньям, и всему, Что жизнь его дает ему… 34 …Приехав в город, Lugne рыдала Неудержимо, как дитя, Чем изумила генерала И возмутила не шутя. Он попытался знать причину, Но, побоясь попасть в пучину Несдержанности, отошел В сторонку, холоден и зол. Неделю просидела в спальне, К себе впуская лишь Riene, Потом утихла. Нити вен Висковых сделались печальней, И ранним утром в день восьмой Вновь стала Lugne сама собой. 35 Наружной выдержки порою Достаточно, чтоб в колею Жизнь встала, и я сам, не скрою, Тем способом чинить люблю Прорехи собственных ненастий, Рассудку подчиняя страсти. Я мыслил в юности не так, Затем, что был большой чудак. Теперь же здесь, в стране нерусской, И хорошенько постарев, Давлю в себе и страсть, и гнев, Вполне довольствуясь закуской, Какую мне дает судьба: Мудра эстонская изба!.. 36 И пусть Фостирий — мудрый хандрик, И пусть поэзия — в селе, Lugne вечно грезит о Леандре, Кто дал ей грезу на земле, Кто встретился ей очень кстати Там, на оранжевом закате, На озере монастыря… Свою судьбу благодаря За встречу, чуждую измены Телесной — дух ее без ков: Он волен на века веков, — Что очень важно для Елены, Она не ищет новых встреч С тем, кто сумел ее зажечь. 37 Наоборот, когда ей Кира Дала намек на встречу с ним, Не донося до рта пломбира, Бровей движением одним, Соединивши брови туго, Ее сконфузила подруга. И часто говоря о нем С неугашаемым огнем, О встречах каждый день молчали И ждали писем от него. Уж приближалось Рождество, Уже зима была в начале, И хоть была уже зима, Он им ни одного письма… 38 Ежевечерне выезжая В театры, в гости, на балы, Неизменимо всем чужая (Как эти глупы! как те злы!..), Тая в душе любовь к прекрасным Глазам, своей печалью ясным, И от любви похорошев, Хотя немного побледнев, Она в лице своем являла Вполне счастливую жену, И даже зависть не одну Будила в дамах, чем нимало Не смущена, смущала тех, Кому ее был внове смех… 39 — Как пел сегодня Баттистини! Как соловьила Боронат! — Взяв провансаля к осетрине И мужу передав шпинат, Сказала Lugne в очарованьи И от любимого Масканьи, И от полета рысака… Муж ел, смотря чуть свысока, Налив стаканчик Кантенака. Окончен ужин. Муж к руке Ее подходит. По щеке Скользит губами Lugne. Однако Она к себе. Пред ней трюмо. Стол в зеркале. На нем — письмо. Часть III 1 Письмо Леандра: «Как ни странно, Я, видевший Вас краткий раз, Душою с Вами постоянно. Я вижу Вас. Я слышу Вас. Я ощущаю Вас повсюду. Я, вероятно, не забуду Вас никогда. Вы обо мне — Сон в яви или явь во сне? — Немного помните: тот вечер На озере монастыря, Залитая водой заря, И речи глаз, уста без речи, И следующий день — леса, Вы, Кира, я и небеса?… 2 Я не писал — мне не хотелось Нарушить новью вашу старь, Что соловьем в душе распелась… Я слушал пенье, на алтарь Любви воздвинув нежный образ, Какой судьба с улыбкой, сдобрясь, Найти мне в жизни помогла. Вы — свет, все остальное мгла… Я не писал день, две недели, Четыре месяца. Я ждал Чудес каких-то. Я не знал, Порою, были ль в самом деле Вы посланы навстречу мне, — Не видел ли я Вас во сне? 3 Да и теперь, взыскатель были, Я не надеюсь на ответ Не потому, что Вы забыли, А потому что… вдруг Вас нет?! И тем ожиданнее это, Что первый раз не в это лето Я встретил небо Ваших глаз… Со сном действительность слилась: Мне сны до встречи предвещали Ваш голос, очи, кудри, лик. Я к Вам давно в мечтах привык, К запросам Вашим и к печали, Когда ж теперь Вас наяву Узнал — проснулся и живу. 4 И вдруг, что мне блеснуло явью, Окажется обманным сном? И пустоту познав аравью, И день и ночь все об одном Терзаться стану я, что — нежить Вы та, кого привык я нежить В своих возлюбленных мечтах, Что Вы, живительная в снах, Лишь смутный призрак в этой яви… А если и оплотен дух, К моим призывам будет глух, Что женщины Вас нет лукавей, Что Вы совсем, совсем не та, Кем быть должна моя мечта… 5 Так кто же Вы — ответьте прямо, Когда Вы знаете сама: Пустая взбалмошная дама, Кем русские полны дома, Бесплодный призрак, дух мертвящий, С душою ли животворящей, Мне предназначенной судьбой, Сопутник ясно-голубой? Я знать тревожусь — кто Вы? кто Вы? Простите странный тон письма, — Я, кажется, схожу с ума, — Такой кошмарно-бестолковый… А если в средние века Вы… впрочем, умолчу пока…» — 6 «Утешьтесь — я живу на свете, Не бред, не сказка, не мираж… Я Ваша целый ряд столетий… Мне дух больной понятен Ваш: Ведь Вы типичный неврастеник, Вы человек, в чьей жизни тени Коснулись ясного чела. Я получила и прочла Душою, — не глазами, — строки. Я Вам сочувствую вполне. Вы дороги и близки мне. Как я, Вы в жизни одиноки… Я замужем двенадцать зим. Мой муж мне чужд: мне трудно с ним». 7 Леандр ответил: «Бросьте мужа, Придите: я Вам счастье дам, — Вас замораживает стужа. Я Вас моложе по годам: Мне двадцать два. Я очень беден. Но гений мой, Helene, победен, И вскоре славен и богат Я буду. От моих сонат Уже теперь в кружке интимном Все меломаны без ума, И не пройдет еще зима, Меня страна приветит гимном, И композиторский венец Приемлет гений наконец». 8 И Lugne сказала Кириене: — О радость: друг мой — музыкант! Но шатки лестницы ступени: Зачем он хвалит свой талант? Его погубит эта свита… Мой долг — сказать ему открыто Свой взгляд, его предостеречь: Самоуверенная речь Меня пугает. С этой целью Увидеться я с ним должна. Его душа поражена Опасным самомненьем. В келью Грез композитора влетел Дух тьмы: безрадостный удел… 9 И встретились они на Мойке, У Поцелуева моста. Леандра мысли были стойки, И замкнуты его уста. Как руки ласково дрожали! Какую муку выражали Слиянные две пары глаз! Какой мучительный экстаз Объял их крыльчатые души! Какой огонь расцвел в крови! Но не сказалось о любви, И настороженные уши Не уловили нежных слов: Шел час гуляющих ослов… 10 Она сказала: «Друг мой — скромность — Удел талантливых людей…» Он отвечал: «Но я огромность: Я выше всех в стране своей! Я это чувствую, я знаю… Я собираю звуки в стаю, И эта стая в свой полет Всех маловерных вовлечет. Чего же должен я стыдиться? Зачем талант мне умалять? Вы для меня — подруга, мать, Жена бесплотная, царица, — Все в свете, но… спросить Вас жаль: Вы слышали ли мой рояль? 11 Конечно, нет. Так отчего же Про скромность говорите Вы? На пенье птички не похоже Жужжанье гордой тетивы! И я не птичка, — я охотник, Заботящийся беззаботник, И восторгаться для меня Собой — как Вам сиянье дня. Я оттого исполнен силы И вдохновенья, и мечты, Что сознаю себя. Кроты, Скопцы и выходцы могилы, Живые трупы, жалкий сброд, Понятно, это не поймет… 12 И не поняв, того осудит, Кто сознает в себе себя, Над силою глумиться будет. В великом мощи не любя, От зависти в негодованьи… Такое жалкое созданье Я презираю. Мне оно Отвратно. И еще одно Заметить Вам я должен: в наше «Санженистое» время, в век Кривляк и нравственных калек, Когда фальсификаты в чаши Священные налил наглец, С таланта истого венец 13 Стараясь на себя напялить, В век псевдо-умных дураков, Стремящихся умы ужалить, Художник должен быть таков, Как я: не скромничать (осилит Бездарь иначе!), должен вылит Быть как из стали — тверд и смел, В боях с рутиною умел, Не поддаваясь вздорной брани И не пьянея от похвал. Подъяв талант, как бурный вал, Он должен хлынуть через грани И все препятствия с пути Волною хлынувшей смести». 14 Он замолчал, разгоряченный, Потупился и как-то сник: Ведь Lugne с улыбкою смущенной Не поняла его язык… Был полон нежный взор укора. Она не выносила спора И прошептав: «Не правы Вы», — Пошла от Арки вдоль Невы За Эрмитаж, по Миллионной. Он молча шел за нею вслед И думал: «Сколько нужно лет, Чтоб в ней, наивной и влюбленной, Все предрассудки превозмочь?» Раскланялся, и вскоре — прочь. 15 Неведомые встали стены Меж ними с первой же поры, И вкралась боль в мечты Елены… Рубили где-то топоры Сады волшебные… И тяжко Стволы валились… Вяло кашка Чуть розовела у пенька… Присела на бревно Тоска В чепце и траурной мантилье… Цветы поблекли, трепеща… Свернулись листики плюща… Познали птицы гнет бескрылья… Сияло солнце без тепла… И жизнь на животе ползла… 16 Любовь не терпит ссор и трений, Непониманья и обид. Но любит кто без преткновений? Кто из влюбленных не скорбит? И для любви порой не нужно, Чтоб люди рассуждали дружно. Напротив — часто легкий спор Живит наш утомленный взор, В нас бодрость новую вливая, И вслед за ссорою опять Нам нежно хочется обнять Того, чья радостность живая Способна в нас ответ будить: Без споров, право, скучно жить! 17 На рысаках отцовских серых, Под синей сеткой, в Главный штаб, Будя восторги в офицерах, Lugne едет с мужем. И Агап Роскошен в четырехугольной Зеленой бархатной-корольной! — Российской шапке кучерской… Молодцевато-щегольской Имея вид в кафтане ватном, Вплетясь в одну из невских лент, Он правит. Шапки позумент Блестит на солнце. На обратном Пути Lugne едет к Вейсу: там Ботинки, близкие мечтам! 18 Оттуда надо бы к княгине: Сегодня, кажется, среда, Когда жует кусочек дыни, Как дыня, скучная среда… Но как не хочется! А надо: Муж требует… — «Я очень рада», — Princesse[21] скрипит: «О, mon enfant![22]» И пудру хвалит Houbigant, Браня L’Orsay’a и Piver’a, — «Не тот нюанс… vous comprenez?[23]» Про заграничное турне Рассказывает, и Ривьера Теряет весь свой колорит, Когда княгиня говорит… 19 Парижскую надев ротонду, Укутанная в шеншиля, Вдруг вспоминает «Эсклармонду», В четверг идущую. Шаля, Как девочка, из бельэтажа Сбегает вниз все та же, та же, Какой была, — в начале строф Романа, — в зелени лугов! Торт захватив от Кочкурова, Она торопится домой И вдруг становится немой, И брови хмурятся сурово: Часы на Думе били пять, — И так легко ее понять… 20 Глазам кузины Киры карим Приятный поднесен сюрприз: Фостирий послан государем По делу личному в Тавриз. Репейник инцидента скошен И ласково Леандр попрошен Прийти к кузинам вечерком Сыграть себя. И он, влеком Мечтой блеснуть перед любимой, Хотя и плохо веря в то, Накинув верхнее пальто, Спешит к ним, стужею гонимый, И в упоеньи входит в зал. — Его встречает… генерал! 21 В тужурке будничной, домашней, С Георгием, весь ледяной, Встав прозаическою башней Над романтической женой, Он смотрит на Леандра взором, Застыли навсегда в котором Бюрократическая сушь, Дипломатическая чушь! Полоски губ надменно сжаты, И лыс его покатый лоб… Вдали воздушный слышен топ И смеха звонкого раскаты, Летит на стол из рук берэт И, вмиг затмив собой… портрет, 22 Идет обрадованно Кира Навстречу гостю — чар не сдунь! — В ее очах — «обитель мира» И озеро. А вот и Lugne, Забывшая былую горечь: — Я рада Вам, Леандр Петрович… — И посмотрев в глаза в упор, — «Мы, к сожаленью, до сих пор Не слышали с Rienе ни разу Мотивов Ваших. Раньше чай? Ну, как хотите! Николай! Приема больше нет». И вазу С нарциссами подвинув вбок, Она садится в уголок: 23 — Так мне удобней будет слушать… — Садится Кира на диван. Леандр готовится обрушить На женщин звуков ураган. Ударил по клавиатуре, — И закружились звуки в буре, И с первых нот понесся шторм — Свершенье-небывалых форм: Гремел, стонал, смеялся, плакал, Стихал и снова возрастал, И кто-то шел на пьедестал, Срывался в бездну, выл и звякал, Вставал, дрожа, кричал и лез, — Летело море, мчался лес… 24 Росли остебленные розы, Качаясь в воздухе. Гигант Слал то молитвы, то угрозы… Располоводился талант, Вовсю сверкая и пылая, Душа горела огневая, И opus, вдохновенно-шал, Казалось, мертвых воскрешал. Аккорд. И пауза. И бисер Рассыпал выскочивший гном, И вдруг заволокнулся сном… Метнулись чьи-то крылья к выси: Рыдая, кто-то нес свой дар… Молитва. Вызов. И — удар. 25 И стих рояль. Со стула резко Поднялся огневой игрок И, став белей, чем в храме фреска, Склонился у любимых ног, Целуя ледяные руки, Упал в бездонные от муки Ненаглядимые глаза, Поднятые на образа, Чтоб образов игры не видеть, Витающих под потолком… И Lugne сказала: «Не знаком Мне Демон Ваш. Боюсь обидеть: В нем торжествующий порок…» Отпрянул от нее игрок… 26 И пролетела в стихшем зале, Крылами сумрачно шурша, Средь гиацинтов и азалий, Гордыни полная душа. И льдом повеяло от лета… Поблекла стульев позолота… Леандр, закрыв лицо, молчал… Еще теплел, еще звучал Рояль, напоминавшию плаху… Вдруг Кира быстро к игроку Прошла и, наклонясь к виску, Поцеловала, и с размаху Упала навзничь, закричав: — Прославленный всеславьем слав! — 27 И поздней ночью две кузины Имели крупный разговор. В непроходимые трясины Он их вовлек. И с этих пор Как в них вошло недоуменье Друг перед другом, единенье Нарушилось, и дружба их Увяла разом. Для других Могли возникнуть компромиссы, Но не для целостных натур — Пути такие. Скорбно хмур Был облик будущей актрисы, И бледные черты остры, Когда расстались две сестры… 28 — Вы гений милостью господней, Искусствник Вы par excellence![24] О, я постигла Вас сегодня, И мной обожествлен Ваш транс. Поймите, что она — малютка Пред Вами. Для ее рассудка Вы непостижны. Вы — титан, Иной удел Елене дан. Она Вас любит, — я не знаю… Она, так думая, не лжет, Но никогда Вас не поймет И не придет к Вам, как к Синаю. Не верьте правде малых сих: В ней часто гибель для больших. 29 Я полюбила на закате, — На озере монастыря, — И мягкое рукопожатье, И Ваших синих глаз моря, Я полюбила Ваши пальцы, — Клавиатурные скитальцы, — Я полюбила Вас всего, Сама не знаю отчего. Вы никогда мне не приснились, Ни до, ни после — никогда. И Вас я не ждала года, Но встретились и полюбились. Но Вашей быть я не могу: Я музу Вашу берегу. — 30 Леандр прочел и, вспомнив Киру Признательно, чуть побледнев И, отхотев на время лиру, Любви… Елены захотел! И написал: «B леса я еду. Хотите вместе. Завтра, в среду. Вокзал Балтийский. В два часа». …Они поехали в леса, Туда, к монастырю глухому, Где встреча первая была, Где служба на закате шла, Где провожал он женщин к дому, Где вечер протекал без слов, Где запад грустный был лилов… 31 Ночь тихо колокол качала, Окрестность благостью даря. Как быстро тройка их домогала До белых стен монастыря! Тепло друзьям в дохе сибирской, Тепло и в келье монастырской Сидеть у печки на полу, Смотря на символ наш — золу… Принципиальных расхождений Умолкла тяжкая чреда: Они болтают без труда, Исполненные впечатлений Лесов со снежной бахромой И ласки старины хромой… 32 Сереют сумраки, — все ближе Вечерней нежности черед, С собой захваченные лыжи Леандр тюленьим жиром трет, Его у печки нагревая И легким слоем покрывая Отполированную гладь, Носящую живую кладь… Как удержаться, чтоб попутно Вновь не прославить лыжный спорт? Ведь мне, кто жить в природе горд, Нужна почти ежеминутно По зимам скользкая доска, Какой прихлопнута тоска… 33 Они выходят за ворота, Во тьме спускаются на лед. Им кажется, что третий кто-то За ними, крадучись, идет. Иль это небо сыплет хлопья? Иль это мысль его утопья Шуршит воскрыльями в тиши? Кому бы здесь и быть в глуши? Уснуло озеро под снегом. Они скользят на лыжах вдаль Сквозь снег, — как с мушками вуаль, — Довольные своим пробегом. Не видно звезд и нет луны. Все, все сказать сердца вольны. 34 — Чего ты ждешь? — она спросила. — Я жду тебя назвать своей. — — Во мне пока бессильна сила Покинуть мужа и детей. — — Но, Lugne, пойми, я жду развода. — — Не жди, Леандр, моя свобода Без крыл, и больше не парит, — Мне это совесть говорит. Не создана я для измены, — В измене ложь: я правду чту. Друг в друге видим мы Мечту, — Довольно с нас. Не мучь Елены. Пусть будет свет. Не нужно тьмы: Лишь друг вне друга вместе мы. 35 Ты говоришь: развод, — как будто Исправит что-нибудь развод. Развод — пустяк, развод — минута, А знаешь ли, что значит — год? Не только год счастливой страсти, Любви слинялой, полной сласти, — А год, мой год тяжелых мук? А здесь не год, Леандр, подумай: Двенадцать лет, двенадцать лет, Двенадцать лет, как счастья нет, Двенадцать лет тоски угрюмой, И чуждый муж, но все же свой, Привычный, человек живой! 36 Он любит Lugne твою, как может. Где силы сделать боль ему? Его судьба меня тревожит. Такой ценой я не приму, Поверь мне, счастья: этот праздник, Пожалуй, хуже был бы казни. Нет, на несчастии других Могу ль о радостях своих Спокойно думать? Дети! дети! Как вас делить? О, что за вздор! Оставим этот разговор, Оставим злые мысли эти: Такая воль — мрачней тюрьмы. Лишь друг вне друга вместе мы. 37 Да, творчество твое велико, Как падший ангел, гений тьмы, Но богоборческого лика Краса страшна мне. Как же мы С тобою совместим всю разность Душ наших, знающих экстазность, Таких и близких, и чужих? Я без ума от глаз твоих, От светлой нежности ребенка, От одаренности твоей, Но не от скрытых в ней идей, Кощунственных и льнущих тонко И искусительно в сердца… Я без ума… не до конца! 38 Пребудем же, Леандр, друзьями, Как были до сих пор века, Смотря влюбленными глазами На друга друг… издалека! В измене тела — ложь. В свиданьи Бесплотном — сплошь очарованье, Святая правда близких душ… От них не пострадает муж, И невсколыхнутая совесть Моя меня не укорит. Вот путь единый, что открыт Для нас — невинность встречи, то есть, Сумбур отвергшие умы Лишь друг вне друга вместе мы. — 39 Сказала, вздрогнула и, с криком Прижав его к своей груди, В теряющем порыве диком, Отпрянула: «Не подходи… Единственный! Боготворимый! Не искушай своей любимой: Я обессилена борьбой, — Уйди, Леандр, господь с тобой…» …И он ушел во тьму на лыжах, Ни слова больше не сказав, Когда ж, озябнув и устав, Вернулась в келью Lugne, на рыжих Лошадках были хомуты, И голос звал из темноты: 40 — Готовы лошади. Мне барин Велел на станцию Вас свезть. — Был лик Елены светозарен: Сердца друг другу дали весть! Она подать велела сани Спустя неделю, от скитаний Души уставшая, реша Говеть в монастыре. Душа Молитвы жаждала. Все службы Она простаивала. Храм Дал исцеление скорбям, И, с чувством неизменной дружбы К Леандру, ехала зимой Ты, маленькая Lugne, домой… Эпилог Леандр гремит во всей вселенной. Давно ушла от мужа Lugne: Живет с детьми мечтой нетленной. В каштаны прядей вкрался лунь… И застрелилась Кириена, Познав, как зла ко многим сцена, И от усадьбы вековой Остался пепел. Ветра вой — Над монастырскою руиной. А в мире все цветет сирень, Весенний наступает день, Чарует рокот соловьиный, И людям так же снятся сны Обманывающей весны… [1] 10 Старчески расслабленный (фр.) 11 «Будьте добры» (англ.) 12 Олимпия Баронет. 13 Варламов. (Прим. автора.) 14 Савина. (Прим. автора.) 15 Две разновидности футуризма: «всёки» и «ничевоки». (Прим. автора.) 16 «Никогда не слышать…» (фр.) 17 Игорь Стравинский. (Прим. автора.) 18 Графиня (фр.) 19 Послушайте! (фр.) 20 Красный шнурок (фр.) 21 Княгиня (фр.) 22 О, мое дитя! (фр.) 23 Вы понимаете? (фр.) 24 Преимущественно (фр.)