1 Я заключил себя в монастыре Над озером, в монастыре зеленом Душистых хвой в смолистом янтаре И бледно-желтых грошиков под кленом… Свершенная Мечта — святой алтарь Монастыря бесстенного Природы. Я новью замолить мечтаю старь Своих грехов, забыть ошибок годы. Не говори, потомок: «Он был слаб», — Исполненный энергии и страсти, Я сжег любви испытанный керабль И флаг успеха разорвал на части… Я расплескал столетнее вино, Мне данное рукой державной Славы, Порокам цепь сковал к звену звено И смял романа начатые главы… Во имя Той, Кто восприяла плоть, Я сделал невозможное возможным… За прошлое прости меня, Господь, Устрой остаток жизни бестревожным. Среди глуши, бумаги и чернил, Без книг, без языка, без лживой кружки Я заживо себя похоронил В чужой лесной озерной деревушке. 2 Нет, не себя, — в-себе я схоронил Пороки, заблужденья и ошибки. В награду дух обрел взнесенье крыл, Уста — святую чистоту улыбки. И мысль моя надземна с этих пор: Земля с ее — такой насущной — ложью, Ее детей непреходящий спор Чужды ушедшему в Природу Божью. Ложь истины и эта правда лжи, Неумертвимые вражда и войны… О, неужели люди все, скажи, Быть Человеком вовсе недостойны? И вот во имя Сбывшейся Мечты В себе похоронив следы порока, Я возродился в мире Красоты, Для подвига Поэта и Пророка! Среди глуши, бумаги и чернил, Без человечьей мудрости печатной, Нет, не себя, — в себе я схоронил Порок Земли, душе моей отвратный. 3 Отвратный ли? не я ли пел порок Десятки лет и славословил тело? Что ж из того! Всему положен срок: Впредь петь его душа не захотела. Лишь в мертвеце противоречий нет, — В живом — калейдоскоп противоречий. А если он, живой, к тому ж поэт, Он человек порой сверхчеловечий. И потому, что он сверхчеловек, Он видит недостатки человека И думает вместить мечтанный век В пределы существуюшего века. Удастся ли когда-нибудь? О, нет! Не думаю. Не верится. Не знаю. А все-таки!.. Поэт ведь я, поэт, И, как поэт, я иногда мечтаю… Я мыслю о немыслимом — о том, Что люди прекратят вражду и ссоры И будут над рекою строить дом С окном на безмятежные просторы. Что люди поразрушат города, Как гнойники ненужной им культуры, Откажутся от праздного труда — Работы механической фигуры… Да здравствует кузнец и рыболов, Столяр и ты, кормилец-хлебопашец! Да здравствует словарь простейших слов, Которые сердца приемлют наши! А если б было, не было б того, Что есть теперь, — повсюдного содома, Природа — Бог, и больше нет Его, Не строй себе нигде, как в Боге, дома. В Природе жить — быть вечно в Божестве. Не с Божеством, не у Него, а в Боге. Во всем своем вмещая существе Природу, ей причастен ты в итоге. Природа — все естественное. Все ж Культурное — искусственно, и, значит, Ваш город — лишь кощунственная ложь, Которая от вас святыню прячет. Ненужному вас учат города, — Вы, неучи ученые, умрете. Не стоит жить для ложного труда В бессмысленном своем людовороте. Труд всякий ложен, как и жизнь ложна, Но предпочтенье отдаю простому — Природному. Работа, что сложна, Принадлежит, по существу, содому. 4 Маститый кафедральный муж, чья дверь Влечет, как светоч, сбившихся с дороги, Ты — уважаемый глубоко зверь, Ученый зверь! Ты только зверь двуногий! Ты выдрессирован наукой. Ты — Величественная земная немочь, Исполнен весь пустейшей полноты: Пузырь из мыла и ученый неуч! Что стоит все величие твое, Весь твой расчет, который строг и точен, Когда ничтожное хулиганье Тебе способно надавать пощечин?… Ты, зверь, среди таблиц и диаграмм Мечтающий свой мозг увековечить, Ты дажеет простых семейных драм Себя не в состояньи обеспечить… К чему твоих познаний мишура, Все изобретенья и все открытья, Когда и завтра будут, как вчера, Происходить кровавые событья? Зверь зверя будет грызть наедине, И звери станут грызть людей открыто В так называемой «людской» войне Из-за гнилого, старого корыта… Ты можешь ли не умереть, старик, И заменить октябрь цветущим маем? Так чем же ты, убогий зверь, велик И почему зверями уважаем? И если б этой кафедры шута И города, трактирного зверинца, Не знал профессор вовсе, у куста Провел бы жизнь за соскою мизинца… А то стругал бы с пользою бревно, Как ныне мозг бессмысленно стругает… Я думаю, для зверя все равно, Как он живет и как он умирает… 5 Ученому ученый рознь: один Старается на пользу брата-зверя, Другой, прохвост, доживший до седин, Изобретает пушки, лицемеря Патриотизмом, свойственным зверям, На самом деле думая о «куше»… В честь Марса звери воздвигают храм, Жестокие ожесточая души. Итак, на сломку университет, Который больше вреден, чем полезен! Я докажу: раз в мире мира нет, Наука — вздор! Попробуй, на железе Возросший, опровергнуть мысль мою! Наука — вздор, раз кровь по миру льется! Рушь университетскую скамью, — Уст не мочи своих в крови колодца! Не попусту мой пламенный задор, — Продуманы слова, перестраданы, Когда я говорю: «Наука — вздор!», Ты вспомни разрывные «чемоданы», Ты вспомни газ удушливый, весь вред, Весь ужас, созидаемый наукой. Я отвергаю университет Со всей его… универсальной скукой! 6 Я слышу, зверь, я слышу твой вопрос: «А разве пользы от науки мало?» Ах, нет лекарств целебней льдяных рос И средств простейших лучше. Понимала Толк в травах Солнечного Дикаря Душа, леча природой дух и тело. А воздух-то? а солнце? а заря? Смола лесов без грани, без предела? А ты, животворящая вода Студеного ключа, там, из-под дерна, Врачующая боли без следа? Чудная! Чудная! Ты чудотворна! Лекарства городов, все чудеса Хирурга — ноль, ничто перед Природой. Да исцелит тебя ее роса! Души своей Наукой не уродуй! Есть случаи, когда тебя ланцет От смерти сбережет: что за отрада Жизнь удлинять? Живешь — прекрасно. Нет — Так, значит, вовсе жить тебе не надо… А если надо, что ж, и без ножа Профессора останешься на свете… Живи, живой, собой не дорожа, Как мудрецы и маленькие дети! И головы себе не забивай Научною сухою дребеденью, И помни, что тебе доступен рай И этот рай — земля с ее сиренью! Сирень — простое дерево, Сирень Бесхитростна, как ты, душа поэта. Она в обыкновенный вешний день Все ж ароматней университета!.. «Он полн идей», — мне скажут. Полн идей?! Тщеславия? Убийства? Славы блуду? Зверей я не считаю за людей И никогда людьми считать не буду, Пока не изничтожится война — Рычаг и главный двигатель культуры. Двуногие! поймите, что гнойна Вся ваша гнусь кровавой авантюры… 7 Я говорил про высшую из школ Лишь потому, что лекторская школа Мне кажется, могла бы на «престол», Сажать людей, пригодных для «престола», Которые развитием своим Высоко вознеслись бы над толпою, Воздвигнув стяг: «Земной не умертвим Здесь, на земле, ничьей рукой земною». Все споры разрешает не война, Как пережиток варварской эпохи, А Человек, чья мысль и речь сильна, Чье сердце откликается на вздохи. Я говорю прозрачно. Слушай, верь Моей тоске и нестерпимой боли. А если ты смеешься — смейся, зверь, И прозябай в своей звериной доле… 8 Кто хочет войн — «верхи» или народ? Правители иль граждане державы? Ах, все хотят: ведь раз солдат идет Кровь проливать и ищет в бойне «славы», Идет по принужденью, — он, солдат, Не хочет не идти — идти он хочет. А если хочет, кровью он объят И званье человека он порочит… И вот он — зверь такой же, как король, Как президент, как все другие «люди»… Отрадна человеку зверя роль, Погрязшему в жестокости и блуде. Правительство, посмевшее войну Другому объявить, достойно казни, И граждане, слиянные в волну, Могли б его не слушать без боязни, Немедленно его арестовав, Как явно сумасшедшее правленье… Нет этого — и, значит, мир не прав, Горя от жажды самоистребленья. Позорнейшее прозвище «герой» Прославлено бесславными зверями. Вокруг убийц гудит восторга вой, Об их здоровье молятся во храме. И груди их венчают ордена, И, если «враг», в пылу самозащиты, Изранит зверя, зверева жена С детенышем одеты, греты, сыты, — На счет казны, — за «подвиги» самца, Убившего других самцов немало… О, морда под названием лица! Когда б ты эти строки понимала, О, ты бы не рядила в галуны И в дорогие сукна строй военный, Дав помощь тем, кто жить принуждены Средь нищеты и скорби неизменной! «Сверхчеловеком» значишься теперь И шлешь «врагу» ультимативно ноты, И в глупом чванстве строишь ты, сверхзверь, Сверхзверские, как сам ты, сверхдредноты! Небось ты не построишь сверхприют Детенышам своим и инвалидам, Которые по улицам ползут, Прохожего своим пугая видом, Моля о подаяньи, костылем Стуча по нервам, иль на четвереньках Змеятся, потому что королем Был дан приказ — повыбрать в деревеньках Всех мирно прозябающих зверей, Патриотизмом, как кровавым мясом, В них раззадорить бешенство страстей И в массах вызвать гнев к соседним массам!.. 9 Но то война! А разве без войны Не убивает зверь другого зверя, Его лишая жизни без вины? И что ему ничтожная потеря — Кто может бить стекло и зеркала И мазать лица кельнеров горчицей, В том никогда ужиться не могла Душа людская, с белой голубицей Которую равняют. «Ты тростник, Но мыслящий», — сказал про зверя Тютчев. Я думаю, однако, что старик Поэт названье мог бы выбрать лучше: Ведь в тростнике нет зверского, меж тем Как в людях — зверство сплошь. О, «царь природы», Подвластный недостаткам зверским всем! Но, может быть, людей есть две породы? Как знать! Возможно… Отчего б и нет? За эту мысль цепляюсь. Грежу тщетно. И лавой мысли весь мой кабинет Клокочет, как дымящаяся Этна… 10 Любовь земная! Ты — любовь зверей! Ты — зверская любовь, любовь земная! Что розоватости твоей серей? Ты — похотная, плотская, мясная!.. Ты зиждешься единственно на лжи. Кому — хитон, с тебя довольно кофты… Уродина! ты омрачаешь жизнь И оттого-то вовсе не любовь ты! Детеныши, законные плоды Твои, любовь звериная, всосали С твоим проклятым молоком беды Всю низость чувств, зачатых в грязном сале… Измена, и коварство, и обман, Корысть, бездушье, бессердечье, похоть — Весь облик твой, и кто тобою пьян, Удел того — метаться, выть и охать… Законодатели! Пасть, как дракон, Раскрывшие в среде своей звериной! О, если б учредили вы закон: Рождаемость судима гильотиной! О, смилуйтесь: зверь зверствовать устал… Слетайтесь, стаи падальи вороньи! Плод вытравить — закон, который стал Необходим при общем беззаконьи!.. Финал Не мне ль в моем лесном монастыре Проклятья миру слать и осужденья? Над озером прозрачным, на горе, Мой братский дом, и в доме Вдохновенье. Божественность свободного труда, Дар творчества дарованы мне Небом. Меня живит озерная вода, Я сыт ржаным — художническим! — хлебом. Благодаря Науке я гремлю Среди людей, молящихся Искусству. Благословенье каждому стеблю И слава человеческому чувству! Я образцовой женщиной любим, В моей душе будящей вдохновенье, Живущей мной и творчеством моим, — Да будет с ней мое благословенье! Благословенна грешная земля, В своих мечтах живущая священно! Благословенны хлебные поля, И Человечество благословенно! Искусства, и Наука, и Любовь — Все, все, что я клеймил в своей поэме, Благословенны на века веков, — Да будет оправдание над всеми! Раз могут драгоценный жемчуг слез Выбрасывать взволнованные груди, Раз облик человеческий Христос Приял, спасая мир, — не звери люди. Живи, обожествленный Человек, К величественной участи готовься! О, будет век — я знаю, будет век! — Когда твоих грехов не будет вовсе… Алмазно хохочи, жемчужно плачь, — Ведь жемчуг слез ценней жемчужин Явы… Весенний день и золот, и горяч, — Виновных нет: все люди в мире правы!