24-го мая 190… г. Мы десять дней живем уже на даче, Я не скажу, чтоб очень был я рад, Но все-таки… У нас есть тощий сад, И за забором воду возят клячи; Чухонка нам приносит молоко, А булочник (как он и должен!) — булки; Мычат коровы в нашем переулке, И дама общества — Культура — далеко. Как водится на дачах, на террасе Мы «кушаем» и пьем противный чай; Смежаем взор на травяном матрасе И проклинаем дачу невзначай. Мы занимаем симпатичный флигель С скрипучими полами, с сквозняком; Мы отдыхаем сердцем и умом; Естественно, теперь до скучной книги ль. У нас весьма приятные соседи Maman в знакомстве с ними и в беседе; Но не для них чинил я карандаш, Чтоб иступить его без всякой темы; Нет, господа! Безвестный автор ваш Вас просит «сделать уши» для поэмы, Что началась на даче в летний день, Когда так солнце яростно светило, Когда цвела, как принято, сирень… Не правда ли, — я начал очень мило? 7-го июня Четверг, как пятница, как понедельник-вторник, И воскресенье, как неделя вся; Хандрю отчаянно… И если бы не дворник, С которым мы три дня уже друзья, Я б утопился, может быть, в болоте… Но, к счастью, подвернулся инвалид; Он мне всегда о Боге говорит, А я ему о черте и… Эроте!.. Как видите, в нас общего — ничуть. Но я привык в общественном компоте Свершать свой ультра-эксцентричный путь И не тужу о разных точках зренья, И не боюсь различия идей. И — верить ли? — в подвальном помещеньи Я нахожу не «хамов», а людей. Ах, мама неправа, когда возмущена Знакомством низменным, бросает сыну: «Shoking!» Как часто сердце спит, когда наряден смокинг, И как оно живет у «выбросков со дна»! В одном maman права, (я спорить бы не стал!) — Ты опускаешься… В тебе так много риска. — О, спорить можно ли! — Я опускаюсь низко, Когда по лестнице спускаюсь я в подвал. 10-го июня Пахом Панкратьевич — чудеснейший хохол И унтер-офицер (не кто-нибудь!) в отставке — Во мне себе партнера приобрел, И часто с ним мы любим делать «ставки». Читатель, может быть, с презреньем мой дневник Отбросит, обозвав поэта: «алкоголик!» Пусть так… Но все-таки к себе нас тянет столик, А я давно уже красу его постиг. С Пахомом мы зайдем, случается, в трактир, Потребуем себе для развлеченья «шкалик», В фонографе для нас «запустят» валик; Мы чокнемся и станем резать сыр. А как приятен с водкой огурец… Опять, читатель, хмуришься ты строго? Но ведь мы пьем «так»… чуточку… немного… И вовсе же не пьем мы, наконец! 18-го июня Пахом меня сегодня звал к себе: — Зашли бы, — говорит, — ко мне вы, право; Нашли бы мы для Вас веселья и забаву; Не погнушайтеся, зайдите к «голытьбе»! Из слов его узнал, что у него есть дочь — Красавица… работает… портниха, Живут они и набожно, и тихо, Но так бедно… я рад бы им помочь. Зайду, зайду… Делиться с бедняком Познаньями и средствами — долг брата. Мне кажется, что дочь Пахома, Злата, Тут все-таки при чем-то… Но — при чем? 22-го июня Она — божественна, она, Пахома дочь! Я познакомился сегодня с нею. Редко Я увлекаюсь так, но Злата — однолетка — Очаровательна!.. я рад бы ей… помочь! Блондинка… стройная… не девушка — мечта! Фарфоровая куколка, мимоза! Как говорит Ростан — Принцесса Греза! Как целомудренна, невинна и чиста! Она была со мной изысканно-любезна, Моя корректность ей понравилась вполне. Я — упоен! я в чувственном огне. Нет, как прелестна! как прелестна! Вот, не угодно ли, maman, в такой среде И ум, и грация, и аттрибуты такта… Я весь преобразился как-то!.. Мы с нею сблизимся на лодке, на воде, Мы подружимся с ней, мы будем неразлучны! Хоть дорогой ценой, но я ее куплю! Я увидал ее, и вот уже люблю. Посмейте мне сказать, что жить на свете скучно! Но я-то Злате, я — хотелось знать бы — люб ль? Ответ мне время даст, пока же — за сонеты! Прощаясь с стариком, ему я сунул рубль, И он сказал: «Народ хороший вы — поэты». 3-го июля Вчера я в парке с Златою гулял. Она была в коричневом костюме. Ее лицо застыло в тайной думе. Мне кажется, я тайну отгадал: Она во мне боится дон-жуана, Должно быть, встретить; сдержанная речь, Холодный тон, пожатье круглых плеч — Мне говорят, что жертвою обмана Не хочет, нет, в угоду страсти, пасть. Прекрасный взгляд!.. Бывает все же страсть, Когда не рассуждаешь… Поздно ль, рано И ты узнаешь, Злата, страсти чад; Тогда… тогда я буду триумфатор! Мы создадим на севере экватор! Как зацветет тогда наш чахлый сад! Мы долго шли. Вдали виднелись хаты. Пить захотелось… отыскали ключ. Горячим золотом нас жег июльский луч, И золотом горели косы Златы. 24-го июля Вот уж два месяца мы обитаем здесь, И больше месяца знаком я с милой Златой. Вздыхаю я, любовию объятый, И тщетно думаю, сгорая страстью весь, Зажечь ответную: она непобедима, Ведет себя она с большим умом. Мои искания ее минуют мимо, И я терзаюся… Ну, удружил Пахом! Зачем он звал меня? зачем знакомил с Златой? Не знал бы я ее и ведал бы покой. Больное сердце починить заплатой Забвения — труд сложный и пустой. Мне не забыть ее, мою Принцессу Грезу, Я ею побежден, я ею лишь дышу, В мечтах ее всегда одну ношу И, ненавидя серой жизни прозу, Рвясь вечно ввысь, — в подвал к ней прихожу. 1-го августа Что это — явь иль сон, приснившийся вчера На сонном озере, в тени густых акаций? Как жаль, что статуи тяжеловесных граций — Свидетели его — для скорости пера Не могут разрешить недоуменья. Я Златою любим? я Злате дорог? Нет! Не может быть такого упоенья! Я грезил попросту… я попросту — «поэт»! Мне все пригрезилось: и вечер над водой, И томная луна, разнежившая души, И этот соловей, в груди зажегший зной, И бой сердец все тише, глуше… Мне все пригрезилось: и грустный монолог, И слезы чистые любви моей священной, Задумчивый мой взор, мой голос вдохновенный И в милых мне глазах сверкнувший огонек; И руки белые, обвившие мне шею, И алые уста, взбурлившие мне кровь, И речи страстные в молчании аллеи, И девственной любви вся эта жуть и новь! Какой однако сон! Как в памяти он ясен! Детали мелкие рельефны и ясны, Я даже помню бледный тон луны… Да, это сон! и он, как сон, прекрасен! 2-го августа То был не сон, а, к ужасу, конец Моей любви, моих очарований… Сегодня мне принес ее отец Короткое посланье: «Я отдалась: ты полюбился мне. Дороги наши разны, — души близки. Я замуж не пойду, а в роли одалиски Быть не хочу… Забудь о дивном сне». Проснулась ночь и вздрогнула роса, А я застыл, и мысль плыла без формы. 3-го августа, 7 час. утра. Она скончалась ночью, в три часа, От хлороформа.