А здесь жил Мельц. Душа, как говорят… Все было с ним до армии в порядке. Но, сняв противоатомный наряд, он обнаружил, что потеют пятки. Он тут же перевел себя в разряд больных, неприкасаемых. И взгляд его померк. Он вписывал в тетрадки свои за препаратом препарат. Тетрадки громоздились. В темноте он бешено метался по аптекам. Лекарства находились, но не те. Он льстил и переплачивал по чекам, глотал и тут же слушал в животе. Отчаивался. В этой суете он был, казалось, прежним человеком. И наконец он подошел к черте последней, как мне думалось. Но тут плюгавая соседка по квартире, по виду настоящий лилипут, взяла его за главный атрибут, еще реальный в сумеречном мире. Он всунул свою голову в хомут, и вот, не зная в собственном сортире спокойствия, он подал в институт. Нет, он не ожил. Кто-то за него науку грыз. И не преобразился. Он просто погрузился в естество и выволок того, кто мне грозился заняться плазмой, с криком ‘каково!?’ Но вскоре, в довершение всего, он крепко и надолго заразился. И кончилось минутное родство с мальчишкой. Может, к лучшему. Он вновь болтается по клиникам без толка. Когда сестра выкачивает кровь из вены, он приходит ненадолго в себя — того, что с пятками. И бровь он морщит, словно колется иголка, способный только вымолвить, что ‘волка питают ноги’, услыхав: ‘Любовь’.