Мысль о тебе удаляется, как разжалованная прислуга, нет! как платформа с вывеской ‘Вырица’ или ‘Тарту’. Но надвигаются лица, не знающие друг друга, местности, нанесенные точно вчера на карту, и заполняют вакуум. Видимо, никому из нас не сделаться памятником. Видимо, в наших венах недостаточно извести. ‘В нашей семье, — волнуясь, ты бы вставила, — не было ни военных, ни великих мыслителей’. Правильно: невским струям отраженье еще одной вещи невыносимо. Где там матери и ее кастрюлям уцелеть в перспективе, удлиняемой жизнью сына! То-то же снег, этот мрамор для бедных, за неименьем тела тает, ссылаясь на неспособность клеток — то есть, извилин! — вспомнить, как ты хотела, пудря щеку, выглядеть напоследок. Остается, затылок от взгляда прикрыв руками, бормотать на ходу ‘умерла, умерла’, покуда города рвут сырую сетчатку из грубой ткани, дребезжа, как сдаваемая посуда.