Друг, тяготея к скрытым формам лести невесть кому — как трезвый человек тяжелым рассуждениям о смерти предпочитает толки о болезни — я, загрязняя жизнь как черновик дальнейших снов, твой адрес на конверте своим гриппозным осушаю паром, чтоб силы заразительной достичь смогли мои химические буквы и чтоб, прильнувший к паузам и порам сырых листов, я все-таки опричь пейзажа зимней черноморской бухты, описанной в дальнейшем, воплотился в том экземпляре мира беловом, где ты, противодействуя насилью чухонской стужи веточкою тирса, при ощущеньи в горле болевом полощешь рот аттическою солью. Зима перевалила через горы как альпинист с тяжелым рюкзаком, и снег лежит на чахлой повилике, как в ожидании Леандра Геро, зеленый Понт соленым языком лобзает полы тающей туники, но дева ждет и не меняет позы. Азийский ветер, загасив маяк на башне в Сесте, хлопает калиткой и на ночь глядя баламутит розы, в саду на склоне впавшие в столбняк, грохочет опрокинувшейся лейкой вниз по ступенькам, мимо цинерарий, знак восклицанья превращая в знак вопроса, гнет акацию; две кошки, составившие весь мой бестиарий, ныряют в погреб, и терзает звук в пустом стакане дребезжащей ложки. Чечетка ставень, взвизгиванье, хаос. Такое впечатленье, что пловец не там причалил и бредет задами к возлюбленной. Кряхтя и чертыхаясь, в соседнем доме генерал-вдовец впускает пса. А в следующем доме в окне торчит заряженное дробью ружье. И море далеко внизу ломает свои ребра дышлом мола, захлестывая гривой всю оглоблю. И сад стреножен путами лозы. И чувствуя отсутствие глагола для выраженья невозможной мысли о той причине, по которой нет Леандра, Геро — или снег, что то же, сползает в воду, и ты видишь после как озаряет медленный рассвет ее дымящееся паром ложе. Но это ветреная ночь, а ночи различны меж собою, как и дни. И все порою выглядит иначе. Порой так тихо, говоря короче, что слышишь вздохи камбалы на дне, что достигает пионерской дачи заморский скрип турецкого матраса. Так тихо, что далекая звезда, мерцающая в виде компромисса с чернилами ночного купороса, способна слышать шорохи дрозда в зеленой шевелюре кипариса. И я, который пишет эти строки, в негромком скрипе вечного пера, ползущего по клеткам в полумраке, совсем недавно метивший в пророки, я слышу голос своего вчера, и волосы мои впадают в руки. Друг, чти пространство! Время не преграда вторженью стужи и гуденью вьюг. Я снова убедился, что природа верна себе и, обалдев от гуда, я бросил Север и бежал на Юг в зеленое, родное время года.