Владимиру Уфлянду В потетеле английской красной шерсти я не бздюм крещенских холодов нашествия, и будущее за Шексной, за Воркслою теперь мне видится одетым в вещь заморскую. Я думаю: обзаведись валютою, мы одолели бы природу лютую. Я вижу гордые строенья с ванными, заполненными до краев славянами, и тучи с птицами, с пропеллером скрещенными, чтобы не связываться зря с крещеными, чьи нравы строгие и рук в лицо сование смягчает тайное голосование. Там в клубе, на ночь глядя, одноразовый перекрывается баян пластинкой джазовой, и девки щурятся там, отдышался чтобы я, дырявый от расстрелов воздух штопая. Там днем ученые снимают пенку с опытов, И Файбишенко там горит звездой, и Рокотов, зане от них пошла доходов астрономия, и там пылюсь на каждой полке в каждом доме я. Вот, думаю, во что все это выльется. Но если вдруг начнет хромать кириллица от сильного избытка вещи фирменной, приникни, серафим, к устам и вырви мой, чтобы в широтах, грубой складкой схожих с робою, в которых Азию легко смешать с Европою, он трепыхался, поджидая басурманина, как флаг, оставшийся на льдине от Папанина.