О забытом трубадуре, что ушел в иной предел, Было сказано, что стройно он слагал слова и пел И не только пел он песни, но умел их записать, В знаки, в строки, и в намеки жемчуг чувства нанизать. Эти песни трубадура! Эти взоры chatelaine! Эти звоны, перезвоны двух сердец, попавших в плен. Я их вижу, знаю, слышу, боль и счастье их делю, Наши струны вечно-юны, раз поют они. «Люблю». Мертвый замок, долгий вечер, мост подъятый, рвы с водой, Свет любви, и звон мгновенья вьются, льются чередой. Нет чужих, и нет чужого, нет владык, и нет рабов, Только льется серебристый ручеек напевных слов. О, ручей, звончей, звончее. Сердце просит, мысль зовет. Сердце хочет, мысль подвластна, власть любви — как сладкий мед. Эта власть раба равняет с самой лучшей из цариц. Взор темнеет, сказка светит из-под дрогнувших ресниц. Эти песни трубадура! Эти взоры chatelaine! Сколько пышных стран раскрылось в двух сердцах средь темных стен. Раб — с царицей, иль рабыня наклонилась к королю? О, любите, струны юны, раз поют они «Люблю»!