Неуловимым виденьем, неотрицаемым взором, Он таится на плоскости стен, Ночью в хозяйских строениях бродит дозором, Тайностью веет и волю свевает, Умы забирает В домовитый свой плен, Сердцу внушает, что дома уютно, Что вот эти часы так приятно стучат, Что вне дома быть дурно, и прямо беспутно, Что отраден очаг, хоть и связан с ним чад. Расцвечает на старых обоях узоры, Еле слышно на них пошептав. За окном — там болота, там темные горы, Не ходи. И колдуют бесстрастные взоры, Так прозрачно глядят, как на птицу удав. Задержал уходящего. Томно так стало. Что отсюда идти? Всюду то же, одно. Да и с вешалки шапка куда-то упала. И в сенях так темно. И враждебностью смотрит окно. Посиди на печи. Полежи. Или в сердце все порох? Спи. Усни. Дышит жарко. Мерцает. И хочется спать. В мире брошены мы. Кто-то спит. Что-то есть. Чу, шуршит. Наползающий шорох. И невидимый кто-то к кому-то, кто зрим, подобрался, налег на кровать. Между стен развивается дымное зрелище духа. Что-то давит, — как будто мертвец, на минуту живой, Ухватился за горло живого, и шепчет так глухо О тяготах земных. Отойди, отойди, Домовой!