Недавно тост я слышал на пиру, И вот он здесь записан на бумагу. «Приснилось мне,- сказал нам тамада, Что умер я, и все-таки не умер, Что я не жив, и все-таки лежит Передо мной последняя дорога. Я шел по ней без хлеба, без огня, Кругом качалась белая равнина, Присевшие на корточки холмы На согнутых хребтах держали небо. Я шел по ней, весь день я не видал Ни дыма, ни жилья, ни перекрестка, Торчали вместо верстовых столбов Могильные обломанные плиты — Я надписи истертые читал, Здесь были похоронены младенцы, По две недели от роду, по три, Умершие, едва успев родиться. К полуночи я встретил старика, Седой, как лунь, сидел он у дороги И пил из рога черное вино, Пахучим козьим сыром заедая. «Скажи, отец,- спросил я у него,- Ты сыр жуешь, ты пьешь вино из рога, Как дожил ты до старости такой Здесь, где никто не доживал до года?» Старик, погладив мокрые усы, Сказал: «Ты ошибаешься, прохожий, Здесь до глубокой старости живут, Здесь сверстники мои лежат в могилах, Ты надписи неправильно прочел — У нас другое летоисчисленье: Мы измеряем, долго ли ты жил, Не днями жизни, а часами дружбы». И тамада поднялся над столом: «Так выпьем же, друзья, за годы дружбы!» Но мы молчали. Если так считать — Боюсь, не каждый доживет до года!