Умер парень где-то на земле Яванской В душный и дождливый зимний день январский, Умер, не покаявшись, не сказав ни звука, У стены тюремной из старого бамбука. Умер с ясным взглядом, умер с сердцем чистым, Умер, как положено это коммунистам. А в тюремной камере в ночь перед расстрелом Он увидел землю в оперенье белом; Белые, как хлопок, елей вереницы; Серые, как порох, от страданья лица. Он увидел Горки — русское селенье, Где в январский снежный день скончался Ленин. Парень видел это сердцем, а не глазом, Потому что снега не встречал ни разу, Никогда не видел, как качались ели, Но он знал, что люди там над гробом пели. Он не знал по-русски, по-явански знал он: Род людской воспрянет с Интернационалом. Ленин был всю ночь с ним; он не знал по-нашему, По-явански Ленина он всю ночь расспрашивал. И когда товарищ Ленин, все ответив, Из тюремной камеры вышел на рассвете, В кандалах поднявшись с пола на колени, На стене он кровью нацарапал: «Ленин». Это было зимним утром, на рассвете, В камере на Яве в ночь перед бессмертьем. Потому бессмертьем, что бессмертье это Есть не только в буквах, видных всему свету, У стены Кремлевской перед нами прямо Врезанных навеки там в гранит и мрамор, Но и в этих буквах, после утра пыток На стене бамбуковой завтра же замытых.