Семь километров северо-западнее Баин-Бурта И семь тысяч километров юго-восточней Москвы, Где вчера еще били полотняными крыльями юрты, — Только снег заметает обгорелые стебли травы. Степи настежь открыты буранам и пургам. Где он, войлочный город, поселок бессонных ночей, В честь редактора названный кем-то из нас Ортенбургом, Не внесенный на карты недолгий приют москвичей? Только круглые ямы от старых бомбежек, Только сломанный термос, забытый подарок жены; Волки нюхают термос, находят у снежных дорожек Пепел писем, которые здесь сожжены. Полотняный и войлочный, как же он сдался без бою, Он, так гордо, как парусник, плывший сквозь эти пески? Может, мы, уезжая, и город забрали с собою, Положили его в вещевые мешки? Нам труднее понять это в людных, огромных, — Как возьмешь их с собою — дома, магазины, огни. Да, и все-таки мы, уезжая, с собою берем их И, вернувшись, их ставим не так, как стояли они. Тут, в степи, это легче, тут все исчезает и тает, След палатки с песчаным, травой зарастающим швом, Может, в этом и мужество, — знать, что следы заметает, Что весь мир умещается в нашем мешке вещевом?