Один я в тишине ночной; Свеча сгоревшая трещит, Перо в тетрадке записной Головку женскую чертит: Воспоминанье о былом, Как тень, в кровавой пелене, Спешит указывать перстом На то, что было мило мне. Слова, которые могли Меня тревожить в те года, Пылают предо мной вдали, Хоть мной забыты навсегда. И там скелеты прошлых лет Стоят унылою толпой; Меж ними есть один скелет — Он обладал моей душой. Как мог я не любить тот взор? Презренья женского кинжал Меня пронзил… но нет — с тех пор Я все любил — я все страдал. Сей взор невыносимый, он Бежит за мною, как призрак; И я до гроба осужден Другого не любить никак. О! я завидую другим! В кругу семейственном, в тиши, Смеяться просто можно им И веселиться от души. Мой смех тяжел мне как свинец: Он плод сердечной пустоты… О боже! вот что, наконец, Я вижу, мне готовил ты. Возможно ль! первую любовь Такою горечью облить; Притворством взволновав мне кровь, Хотеть насмешкой остудить? Желал я на другой предмет Излить огонь страстей своих. Но память, слезы первых лет! Кто устоит противу них? Когда к тебе молвы рассказ Мое названье принесет И моего рожденья час Перед полмиром проклянет, Когда мне пищей станет кровь И буду жить среди людей, Ничью не радуя любовь И злобы не боясь ничьей: Тогда раскаянья кинжал Пронзит тебя; и вспомнишь ты, Что при прощанье я сказал. Увы! то были не мечты! И если только, наконец, Моя лишь грудь поражена, То, верно, прежде знал творец, Что ты страдать не рождена. Передо мной лежит листок, Совсем ничтожный для других, Но в нем сковал случайно рок Толпу надежд и дум моих. Исписан он твоей рукой, И я вчера его украл, И для добычи дорогой Готов страдать — как уж страдал!