I Весь двор усыпан песком, Цветами редкосными вышит, За ним сиял высокий дом Своей эмалевою крышей. А за стеной из тростника, Работы тщательной и тонкой, Шумела Желтая река, И пели лодочники звонко. Лай-Це ступила на песок, Обвороженная сияньем, В лицо ей веял ветерок Неведомым благоуханьем. Как будто первый раз на свет Она взглянула, веял ветер, Хотя уж целых десять лет Она жила на этом свете. И благонравное дитя Ступало тихо, как во храме, Совсем неслышно шелестя Кроваво-красными шелками. Когда, как будто принесен Из-под земли, раздался рокот. Старинный бронзовый дракон Ворчал на каменных воротах: «Я пять столетий здесь стою, А простою еще и десять, Судьбу тревожную мою Как следует мне надо взвесить. Одни и те же на крыльце Китаечки и китайчонки, Я помню бабушку Лай-Це, Когда она была девчонкой. Одной приснится страшный сон, Другая влюбится в поэта, А я, семейный их дракон, Я должен отвечать за это?» Его огромные усы Торчали, тучу разрезая, Две тоненькие стрекозы На них сидели, отдыхая. Он смолк, заслыша тихий зов, Лай-Це умильные моленья: «Из персиковых лепестков Пусть нынче мне дадут варенья! Пусть в куче розовых камней Я камень с дырочкой отрою, И пусть придет ко мне Тен-Вей Играть до вечера со мною!» При посторонних не любил Произносить дракон ни слова, А в это время подходил К ним мальчуган большеголовый. С Лай-Це играл он во дворцы Стояли средь одной долины, И были дружны их отцы, Ученейшие мандарины. Дракон немедленно забыт, Лай-Це помчалась за Тен-Веем, Туда, где озеро блестит, Павлины ходят по аллеям, А в павильонах из стекла, Кругом обсаженных цветами, Собачек жирных для стола Откармливают пирожками. «Скорей, скорей, — кричал Тен-Вей, — За садом в подземельи хмуром Посажен связанный злодей, За дерзость прозванный Манчжуром. Китай хотел он разорить, Но оказался между пленных, Я должен с ним поговорить О приключениях военных». Пред ними старый водоём, А из него, как два алмаза, Сияют сумрачным огнём Два кровью налитые глаза. В широкой рыжей бороде Шнурками пряди перевиты, По пояс погружён в воде, Сидел разбойник знаменитый. Он крикнул: «Горе, горе всем! Не посадить меня им на кол, А эту девочку я съем, Чтобы отец её оплакал!» Тен-Вей, стоявший впереди, Высоко поднял меч картонный: «А если так, то выходи Ко мне, грабитель потаённый! Борись со мною грудь на грудь, Увидишь, как тебя я кину!» И хочет дверь он отомкнуть, Задвижку хочет отодвинуть. На отвратительном лице Манчжура радость засияла, Оцепенелая Лай-Це Молчит — лишь миг, и всё пропало. И вдруг испуганный Тен-Вей Схватился за уши руками… Кто дёрнул их? Его ушей Не драть так сильно даже маме. А две большие полосы Дрожали в зелени газона, То тень отбросили усы Назад летящего дракона. А дома в этот миг за стол Садятся оба мандарина И между них старик, посол Из отдалённого Тонкина. Из ста семидесяти блюд Обед закончен, и беседу Изящную друзья ведут, Как дополнение к обеду. Слуга приводит к ним детей, Лай-Це с поклоном исчезает, Но успокоенный Тен-Вей Стихи старинные читает. И гости по доске стола Их такт отстукивают сами Блестящими, как зеркала, Полуаршинными ногтями. Стихи, прочитанные Тен-Веем Луна уже покинула утёсы, Прозрачным море золотом полно, И пьют друзья на лодке остроносой, Не торопясь, горячее вино. Смотря, как тучи лёгкие проходят Сквозь лунный столб, что в море отражён, Одни из них мечтательно находят, Что это поезд богдыханских жён; Другие верят — это к рощам рая Уходят тени набожных людей; А третьи с ними спорят, утверждая, Что это караваны лебедей. ______________ Тей-Вей окончил, и посол Уж рот раскрыл, готов к вопросу, Когда ударили о стол Цветок, в его вплетённый косу. С недоуменьем на лице Он обернулся приседая, Смеётся перед ним Лай-Це, Легка, как серна молодая. «Я не могу читать стихов, Но вас порадовать хотела И самый яркий из цветов Вплела вам в косу, как умела». Отец молчит, смущён и зол На шалость дочки темнокудрой, Но улыбается посол Улыбкой ясною и мудрой. «Здесь, в мире горестей и бед, В наш век и войн и революций, Милей забав ребячих — нет, Нет грубже — так учил Конфуций».