Все пустыни друг другу от века родны, Но Аравия, Сирия, Гоби, — Это лишь затиханье сахарской волны, В сатанинской воспрянувшей злобе. Плещет Красное море, Персидский залив, И глубоки снега на Памире, Но ее океана песчаный разлив До зеленой доходит Сибири. Ни в дремучих лесах, ни в просторе морей, Ты в одной лишь пустыне на свете Не захочешь людей и не встретишь людей, А полюбишь лишь солнце да ветер. Солнце клонит лицо с голубой вышины, И лицо это девственно юно, И, как струи пролитого солнца, ровны Золотые песчаные дюны. Всюду башни, дворцы из порфировых скал, Вкруг фонтаны и пальмы на страже, Это солнце на глади воздушных зеркал Пишет кистью лучистой миражи. Живописец небесный осенней порой У подножия скал и растений На песке, как на гладкой доске золотой, Расстилает лиловые тени. И, небесный певец, лишь подаст она знак, Прозвучат гармоничные звоны, Это лопнет налитый огнем известняк И рассыплется пылью червленой. Блещут скалы, темнеют над ними внизу Древних рек каменистые ложа, На покрытое волнами море в грозу, Ты промолвишь, Сахара похожа. Но вглядись: эта вечная слава песка — Только горнего отсвет пожара, С небесами, где легкие спят облака, Бродят радуги, схожа Сахара. Буйный ветер в пустыне второй властелин. Вот он мчится порывами, точно Средь высоких холмов и широких долин Дорогой иноходец восточный. И звенит и поет, поднимаясь, песок, Он узнал своего господина, Воздух меркнет, становится солнца зрачок, Как гранатовая сердцевина. И чудовищных пальм вековые стволы, Вихри пыли взметнулись и пухнут, Выгибаясь, качаясь, проходят средь мглы, В Тайно веришь — вовеки не рухнут. Так и будут бродить до скончанья веков, Каждый час все грозней и грознее, Головой пропадая среди облаков, Эти страшные серые змеи. Но мгновенье… отстанет и дрогнет одна И осядет песчаная груда, Это значит — в пути спотыкнулась она О ревущего в страхе верблюда. И когда на проясневшей глади равнин Все полягут, как новые горы, В Средиземное море уходит хамсин Кровь дурманить и сеять раздоры. И стоит караван, и его проводник Всюду посохом шарит в тревоге, Где-то около плещет знакомый родник, Но к нему он не знает дороги. А в оазисах слышится ржанье коня И под пальмами веянье нарда, Хоть редки острова в океане огня, Точно пятна на шкуре гепарда. Но здесь часто звучит оглушающий вой, Блещут копья и веют бурнусы. Туарегов, что западной правят страной, На востоке не любят тиббусы. И пока они бьются за пальмовый лес, За верблюда иль взоры рабыни, Их родную Тибести, Мурзук, Гадамес Заметают пески из пустыни. Потому что пустынные ветры горды И не знают преград своеволью, Рушат стены, сады засыпают, пруды Отравляют белеющей солью. И, быть может, немного осталось веков, Как на мир наш, зеленый и старый, Дико ринутся хищные стаи песков Из пылающей юной Сахары. Средиземное море засыпят они, И Париж, и Москву, и Афины, И мы будем в небесные верить огни, На верблюдах своих бедуины. И когда, наконец, корабли марсиан У земного окажутся шара, То увидят сплошной золотой океан И дадут ему имя: Сахара.