Мы разогнем усталые тела. Прекрасный вечер тает за окошком. Приготовленье пищи так приятно — кровавое искусство жить! Картофелины мечутся в кастрюльке, головками младенческими шевеля, багровым слизняком повисло мясо, тяжелое и липкое, едва его глотает бледная вода — полощет медленно и тихо розовеет, а мясо расправляется в длину и — обнаженное — идет ко дну. Вот луковицы выбегают, скрипят прозрачной скорлупой и вдруг, вывертываясь из нее, прекрасной наготой блистают; тут шевелится толстая морковь, кружками падая на блюдо, там прячется лукавый сельдерей в коронки тонкие кудрей, и репа твердой выструганной грудью качается атланта тяжелей. Прекрасный вечер тает за окном, но овощи блистают, словно днем. Их соберем спокойными руками, омоем бледною водой, они согреются в ладонях и медленно опустятся ко дну. И вспыхнет примус венчиком звенящим коротконогий карлик домовой. И это — смерть. Когда б видали мы не эти площади, не эти стены, а недра тепловатые земель, согретые весеннею истомой; когда б мы видели в сиянии лучей блаженное младенчество растений,— мы, верно б, опустились на колени перед кипящею кастрюлькой овощей.