Печаль войны все тяжелей, все глубже, все горестней в моем родном краю. Бывает, спросишь собственную душу: — Ну, как ты, что? — И слышишь: — Устаю…— Но не вини за горькое признанье души своей и не пугайся, нет. Она такое приняла страданье за этот год, что хватит на сто лет. И только вспомни, вспомни сорок первый: неудержимо двигался фашист, а разве — хоть на миг — ослабла вера не на словах, а в глубине души? Нет. Боль и стыд нежданных поражений твоя душа сполна перенесла и на путях печальных отступлений невиданную твердость обрела. …И вот — опять… О, сводки с юга, утром! Как будто бы клещами душу рвут. Почти с молитвой смотришь в репродуктор: — Скажи, что Грозного не отдадут! — Скажи, скажи, что снова стала нашей Кубань, Ростов и пламенный Донбасс. — Скажи, что англичане от Ламанша рванулись на Германию сейчас! — …Но как полынью горем сводки дышат. Встань и скажи себе, с трудом дыша: — Ты, может быть, еще не то услышишь, и все должна перенести душа. Ты устаешь? Ты вся в рубцах и ранах? Все так. Но вот сейчас, наедине, не людям — мне клянись, что не устанешь, пока твое Отечество в огне. Ты русская— дыханьем, кровью, думой. В тебе соединились не вчера мужицкое терпенье Аввакума и царская неистовость Петра… …Такая, отграненная упорством, твоя душа нужна твоей земле… Единоборство? — Пусть единоборство! Мужайся, стой, крепись и — одолей.