Есть на земле Московская застава. Ее от скучной площади Сенной проспект пересекает, прям, как слава, и каменист, как всякий путь земной. Он столь широк, он полн такой природной, негородской свободою пути, что назван в Октябре — Международным: здесь можно целым нациям пройти. «И нет сомненья, что единым шагом, с единым сердцем, под единым флагом по этой жесткой светлой мостовой сойдемся мы на Праздник мировой…» Так верила, так пела, так взывала эпоха наша, вся — девятый вал, так улицы свои именовала под буйный марш «Интернационала»… Так бог когда-то мир именовал. А для меня ты — юность и тревога, Международный, вечная мечта. Моей тягчайшей зрелости дорога и старости грядущей красота. Здесь на моих глазах росли массивы Большого Ленинграда. Он мужал воистину большой, совсем красивый, уже огни по окнам зажигал! А мы в ряды сажали тополя, люд комсомольский, дерзкий и голодный. Как хорошела пустырей земля! Как плечи расправлял Международный! Он воплощал все зримей нашу веру… И вдруг, с размаху, сорок первый год,- и каждый дом уже не дом, а дот, и — фронт Международный в сорок первом. И снова мы пришли сюда… Иная была работа: мы здесь рыли рвы и трепетали за судьбу Москвы, о собственных терзаньях забывая. …Но этот свист, ночной сирены стоны, и воздух, пойманный горящим ртом… Как хрупки ленинградские колонны! Мы до сих пор не ведали о том. …В ту зиму по фронтам меня носило,- по улицам, где не видать ни зги. Но мне фонарь дала «Электросила», а на «Победе» сшили сапоги. (Фонарь — пожалуй, громко, так, фонарик — в моей ладони умещался весь. Жужжал, как мирною весной комарик, но лучик слал — всей тьме наперевес…) А в госпиталях, где стихи читала я с горсткою поэтов и чтецов, овацией безмолвной нам бывало по малой дольке хлеба от бойцов… О, да не будет встреч подобных снова! Но пусть на нашей певческой земле да будет хлеб — как Творчество и Слово и Слово наше — как в блокаду хлеб. Я вновь и вновь твоей святой гордыне кладу торжественный земной поклон, не превзойденный в подвиге доныне и видный миру с четырех сторон. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Пришла Победа… И ее солдат, ее Правофланговый — Ленинград, он возрождает свой Международный трудом всеобщим, тяжким, благородным. И на земле ничейной… да, ничья! Ни зверья, и не птичья, не моя, и не полынная, и не ржаная, и все-таки моя,- одна, родная; там, где во младости сажали тополя, земля — из дикой ржавчины земля,- там, где мы не достроили когда-то, где, умирая, корчились солдаты, где почва топкая от слез вдовиц, где что ни шаг, то Славе падать ниц,- здесь, где пришлось весь мрак и свет изведать, среди руин, траншеи закидав, здесь мы закладывали Парк Победы во имя горького ее труда. Все было сызнова, и вновь на пустыре, и все на той же розовой заре, на юношеской, зябкой и дрожащей; и вновь из пепла вставшие дома, и взлеты вдохновенья и ума, и новых рощ младенческие чащи… Семнадцать лет над миром протекло с поры закладки, с памятного года. Наш Парк шумит могуче и светло,- Победою рожденная природа. Приходят старцы под его листву — те, что в тридцатых были молодыми. и матери с младенцами своими доверчиво садятся на траву и кормят грудью их… И семя тополей — летучий пух — им покрывает груди… И веет ветер зреющих полей, и тихо, молча торжествуют люди… И я доныне верить не устала и буду верить — с белой головой, что этой жесткой светлой мостовой, под грозный марш «Интернационала» сойдемся мы на Праздник мировой. Мы вспомним всё: блокады, мрак и беды, за мир и радость трудные бои,- и вечером над нами Парк Победы расправит ветви мощные свои…