Но я все время помню про одну, про первую блокадную весну. . . . . . . . . . . . . А сколько ржавых коек и кроватей на улицах столпилось в эти дни! Вокруг развалин горбились они, бессмысленно пытаясь прикрывать их. Костлявый их, угрюмый хоровод кружил везде, где рыли огород… И просто так толпились тут и там на набережной — черные, нагие, как будто б отдыхала по ночам на них сама врагиня Дистрофия. Идешь, считаешь и — не сосчитать… Не спать на них хозяевам, не спать! Железным пухом ложе им стеля, покоит их державная земля. . . . . . . . . . . . . Я столько раз сердца терзала ваши неумолимым перечнем утрат. Я говорила вслух о самом страшном, о чем и шепотом не говорят. Но Ленинград, отец мой, дом и путь, все в новые пространства посылая, ты говоришь мне: — Только не забудь! — И вот — ты видишь: я не забываю.