И вот в лицо пахнуло земляникой, смолистым детством, новгородским днем… В сырой канавке, полной лунных бликов, светляк мигнул таинственным огнем… И вновь брожу, колдуя над ромашкой, и радуюсь, когда, услыша зов, появятся сердитые букашки из дебрей пестиков и лепестков. И на ладони, от букетов липкой, нарочно обещая пирога, ношу большую старую улитку, прошу улитку выставить рога… Ты все еще меня не покидаешь, повадка, слух и зрение детей! Ты радуешь, печалишь, и взываешь, и удивляешься, пьянея от затей. Но мне не страшно близкого соседства, усмешек перестарков не боюсь, и время героическое детства спокойно входит в молодость мою. Рассвет сознания. Открытые миры. Разоблаченье старших до конца: разгадано рождение сестры и появленье птицы из яйца. Все рушится. Все ширится и рвется. А в это время — в голоде, в огне — Республика блокаде не сдается и открывает отрочество мне. Сплошные игры держатся недолго, недолго тлеет сказка, светлячок: мы ездим на субботники за Волгу, и взрослый труд ложится на плечо. Джон Рид прочитан. Месяцы каникул проводим в пионерских лагерях. Весь мир щебечет, залит земляникой, а у костров о танках говорят. Республика! Но ты не отнимала ни смеха, ни фантазий, ни затей. Ты только, многодетная, немало учила нас суровости твоей. И этих дней прекрасное наследство я берегу как дружеский союз, и слух, и зрение, и память детства по праву входят в молодость мою.