Вот снова, с беззвучными стуками кирок, Под пристальным надзором все тех же планет, Ночь, зодчий со стражей теней при секирах, Принимает свой труд, тот, что в тысячах лет. В темь опускают беспросветные плиты, Все ломки мрака на земле обедня; Уже, копья к ноге, древних Афин гоплиты Сторожат фундамент завтрашнего дня. По темным ступеням лестницы, еще возводимой, Всходит вверх, — взглянуть на былое, — Шекспир; У подножья, в плащах (цвет омертвелого дыма), Вольтер, Гоббс, Ницше (с сотню их) сели за пир; В зале, пока без плафона, точно черти взволновались: Старомодные танцы, вялый вальс-глиссе; То — перегорбленный Гейне, то — подновленный Новалио, Федра в ногу с Татьяной, пьяный и по смерти Мюссе. Гул кирок не молкнет, но глух, что хлопушки, Гуд масс возносимых, что шелесты шин; И горестно смотрит, в руке цилиндр, Пушкин, Как в амбразуре окна, дряхл, спит Фет-Шеншин. Ночь, зодчий упорный, спешит, взводит купол; Бьет молот; скрипит перекинутый блок… А в полоске зари, как на сцене для кукол, На тоненькой ниточке Александр Блок.