Ты прав, любезный мой поэт! Твое послание на русском Геликоне, При русском мерзлом Аполлоне, Лишь именем моим бессмертие найдет! Но, ах! того себе я в славу не вменяю! А почему ж? Читай. И прозу и стихи Я буду за грехи Марать, марать, марать и много намараю, Шесть томов, например (а им, изволишь знать, Готовы и титул и даже оглавленье); Потом устану я марать, Потом отправлюся в тот мир на поселенье, С фельдъегерем-попом, Одетый плотным сундуком, Который гробом здесь зовут от скуки. Вот вздумает какой-нибудь писец Составить азбучный писателям венец, Ясней: им лексикон. Пройдет он аз и буки, Пройдет глаголь, добро и есть, Дойдет он до живете; А имя ведь мое, оставя лесть, На этом свете В огромном списке бытия Ознаменовано сей буквой-раскорякой. Итак, мой биограф, чтоб знать, каким был я, Хорошим иль дурным писакой, Мои творенья развернет. На первом томе он заснет, Потом воскликнет: «Враль бесчинный!.. За то, что от него здесь мучились безвинно И тот, кто вздор его читал, И тот, кто, не читав, в убыток лишь попал, За типографию, за то, что им наборщик, Корректор, цензор, тередорщик Совсем почти лишились глаз,- Я не пущу его с другими на Парнас!» Тогда какой-нибудь моей защитник славы Шепнет зоилу: «Вы не правы! И верно, должен был Иметь сей автор дарованье; А доказательство — Плещеева посланье!» Посланье пробежав, суровый мой зоил Смягчится,- и прочтут потомки в лексиконе: «Жуковский. Не весьма в чести при Аполлоне; Но боле славен тем, что изредка писал К нему другой поэт, Плещеев, На счастье русских стиходеев, Не русским языком сей автор воспевал; Жил в Волхове, с шестью детьми, с женою; А в доме у него жил Осип Букильон. Как жаль, что пренебрег язык отчизны он; Нас мог бы он ссудить богатою статьею». Вот так-то по тебе, и я с другими в ряд. Но ухо за ухо, зуб за зуб, говорят, Ссылаясь на Писанье; А я тебе скажу: посланье за посланье!.. Любезен твой конфектный Аполлон! Но для чего ж, богатый остротою, Столь небогат рассудком здравым он? Как, милый друг, с чувствительной душою, Завидовать, что мой кривой сосед И плут, и глуп, и любит всем во вред Одну свою противную персону; Что бог его — с червонцами мешок; Что, подражать поклявшись Гарпагону, Он обратил и душу в кошелек,- Куда ничто: ни чувство сожаленья, Ни дружество, ни жар благотворенья, Как ангел в ад, не могут проникать; Где место есть лишь векселям, нулями Унизанным, как будто жемчугами! Оставь его не живши умирать — И с общих бед проценты вычислять! Бесчувственность сама себе мучитель! И эгоист, слез чуждых хладный зритель, За этот хлад блаженством заплатил! Прекрасен мир, но он прекрасен нами! Лишь добрый в нем с отверстыми очами, А злобный сам очей себя лишил! Не для него природа воскресает, Когда в поля нисходит светлый май; Где друг людей находит жизнь и рай, Там смерть и ад порочный обретает! Как древния святой Псалтыри звон, Так скромного страдальца тихий стон Чистейшу жизнь в благой душе рождает, О, сладостный благотворенья жар! Дар нищете — себе сторичный дар! Сокровищ сих бесчувственный не знает! Не для него послал Творец с небес Бальзам души, утеху сладких слез! Ты скажешь: он не знает и страданья!- Но разве зло — страдать среди изгнанья, В надежде зреть отечественный край?.. Сия тоска и тайное стремленье — Есть с милыми вдали соединенье! Без редких бед земля была бы рай! Но что ж беды для веры в провиденье? Лишь вестники, что смотрит с высоты На нас святой, незримый Испытатель; Лишь сердцу глас: крепись! Минутный ты Жилец земли! Жив Бог, и ждет Создатель Тебя в другой и лучшей стороне! Дорога бурь приводит к тишине! Но, друг, для злых есть зло и провиденье Как страшное ночное привиденье, Оно родит в них трепет и боязнь, И Божий суд на языке их — казнь! Самим собой подпоры сей лишенный, Без всех надежд, без веры здесь злодей, Как бледный тать, бредет уединенно — И гроб вся цель его ужасных дней!.. Ты сетуешь на наш климат печальный! И я с тобой готов его винить! Шесть месяцев в одежде погребальной Зима у нас привыкнула гостить! Так! Чересчур в дарах она богата! Но… и зимой фантазия крылата! Украсим то, чего не избежим, Пленительной игрой воображенья, Согреем мир лучом стихотворенья И на снегах Темпею насадим! Томпсон и Клейст, друзья, певцы природы, Соединят вкруг нас ее красы! Пускай молчат во льдах уснувши воды И чуть бредут замерзлые часы,- Спасенье есть от хлада и мороза: Пушистый бобр, седой Камчатки дар, И камелек, откуда легкий жар На нас лиет трескучая береза. Кто запретит в медвежьих сапогах, Закутав нос в обширную винчуру, По холодку на лыжах, на коньках Идти с певцом в пленительных мечтах На снежный холм, чтоб зимнюю натуру В ее красе весенней созерцать. Твоя ж жена приятней всякой музы Тот милый край умеет описать, Где пел Марон, где воды Аретузы В тени олив стадам наводят сон, Где падший Рим, покрытый гордым прахом, Являет свой одряхший Пантеон Близ той скалы, куда народы с страхом И их цари, от всех земных концов, Текли принять ужасный дар оков. Ясней блестят лазурные там своды! Я часто сам, мой друг, в волшебном сне Скитаюсь в сей прелестной стороне, Под тенью мирт, склонившихся на воды, Или с певцом и Вакха и свободы, С Горацием, в сабинском уголке, Среди его простых соседей круга, В глазах любовь и сердце на руке, Делю часы беспечного досуга! Но… часто там, где ручеек журчит Под темною душистых лавров сенью, Где б мирному и быть уединенью, Остря кинжал, скрывается бандит, И грозные вдаль устремленны очи Среди листов, добычи ждя, горят, Как тусклые огни осенней ночи, Но… часто там, где нив моря шумят, Поля, холмы наводнены стадами, И мир в лугах, усыпанных цветами, Лишь гибели приманкой тишина, И красотой цветов облечена Готовая раскрыться пасть волкана. Мой друг, взгляни на жребий Геркулана И не ропщи, что ты гиперборей… Смотри, сбежал последний снег полей! Лишь утренник, сын мраза недозрелый, Да по верхам таящийся снежок, Да сиверкий при солнце ветерок Нам о зиме вещают отлетелой; Но лед исчез, разбившись, как стекло, Река, смирясь, блестит между брегами, Идут в поля оратаи с сохами, Лишь мельница молчит — ее снесло! Но что ж? и здесь найдем добро и зло. Ты знаешь сам: у нас от наводненья Премножество случалось разоренья. И пользою сих неизбежных бед Есть то, мой друг, что мой кривой сосед Чуть не уплыл в чистилище на льдине! Уже ревел окрест него потоп; Как Арион чудесный на дельфине, Уж на икре сидел верхом циклоп; Но в этот час был невод между льдами По берегам раскинут рыбаками, И рыбакам прибыток был велик: Им с щуками достался ростовщик! Так, милый друг, скажу я в заключенье: Пророчество для нас твое сравненье! Растает враг, как хрупкий вешний лед! Могущество оцепенелых вод, Стесненное под тяжким игом хлада, Все то ж, хотя незримо и молчит. Спасительный дух жизни пролетит — И вдребезги ничтожная преграда! О, русские отмстители-орлы! Уже взвились! Уже под облаками! Уж небеса пылают их громами! Уж огласил их клич ту бездну мглы, Где сдавлены, обвитые цепями, Отмщенья ждя, народы и с царями! О, да грядет пред ними русский бог! Тот грозный бог, который на Эвксине Велел пылать трепещущей пучине И раздробил сармату гордый рог! За ними вслед всех правых душ молитвы! Да грянет час карающия битвы! За падших месть! Отмщенье за Тильзит!.. Но, милый друг, вернее долетит Мольба души к престолу провиденья, В сопутствии летя благотворенья! И в светлый день, когда воскресший мир Поет хвалы подателю спасенья, Ужель один не вкусит наслажденья Сны нищеты? Ужель, забыт и сир, Средь братии, как в горестном изгнанье, Он с гимнами соединит стенанье И лишь слезой на братское лобзанье, Безрадостный, нам будет отвечать? Твоей душе легко меня понять! Еще тот кров в развалинах дымится, Где нищая вдовица с сиротой Ждала в тоске минуты роковой: На пепле сем пускай благословится Твоих щедрот незримая рука! Ах! милость нам и тяжкая сладка! Но ты — отец! Сбирай благословенья Спасаемых здесь благостью твоей На юные главы твоих детей! Их отличат они для провиденья! Увы, мой друг! что сих невинных ждет На том пути, где скрыт от нас вожатый, В той жизни, где всего верней утраты, Где скорбь без крыл, а радости крылаты, На то с небес к нам голос не сойдет! Но доблестью отцов хранимы чада! Она для них — твердейшая ограда!