«Веди меня, пустыни житель, ‎Святой анахорет; Близка желанная обитель; ‎Приветный вижу свет. Устал я: тьма кругом густая; ‎Запал в глуши мой след; Безбрежней, мнится, степь пустая, ‎Чем дале я вперед». «Мой сын (в ответ пустыни житель), ‎Ты призраком прельщен: Опасен твой путеводитель — ‎Над бездной светит он. Здесь чадам нищеты бездомным ‎Отверзта дверь моя, И скудных благ уделом скромным ‎Делюсь от сердца я. Войди в гостеприимну келью; ‎Мой сын, перед тобой И брашно с жесткою постелью ‎И сладкий мой покой. Есть стадо… но безвинных кровью ‎Руки я не багрил: Меня творец своей любовью; ‎Щадить их научил. Обед снимаю непорочный ‎С пригорков и полей; Деревья плод дают мне сочный, ‎Питье дает ручей. Войди ж в мой дом — забот там чужды; ‎Нет блага в суете: Нам малые даны здесь нужды; ‎На малый миг и те». Как свежая роса денницы, ‎Был сладок сей привет; И робкий гость, склоня зеницы, ‎Идет за старцем вслед. В дичи глухой, непроходимой ‎Его таился кров — Приют для сироты гонимой, ‎Для странника покров. Непышны в хижине уборы, ‎Там бедность и покой; И скрыпнули дверей растворы ‎Пред мирною четой. И старец зрит гостеприимный, ‎Что гость его уныл, И светлый огонек он в дымной ‎Печурке разложил. Плоды и зелень предлагает ‎С приправой добрых слов; Беседой скуку озлащает ‎Медлительных часов. Кружится резвый кот пред ними; ‎В углу кричит сверчок; Трещит меж листьями сухими ‎Блестящий огонек. Но молчалив, пришлец угрюмый; ‎Печаль в его чертах; Душа полна прискорбной думы; ‎И слезы на глазах. Ему пустынник отвечает ‎Сердечною тоской. «О юный странник, что смущает ‎Так рано твой покой? Иль быть убогим и бездомным ‎Творец тебе судил? Иль предан другом вероломным? ‎Или вотще любил? Увы! спокой себя: презренны ‎Утехи благ земных; А тот, кто плачет, их лишенный, ‎Еще презренней их. Приманчив дружбы взор лукавый: ‎Но ах! как тень, вослед Она за счастием, за славой, ‎И прочь от хилых бед. Любовь… любовь, Прелест игрою ‎Отрава сладких слов, Незрима в мире; лишь порою ‎Живет у голубков. Но, друг, ты робостью стыдливой ‎Свой нежный пол открыл». И очи странник торопливый, ‎Краснея, опустил. Краса сквозь легкий проникает ‎Стыдливости покров; Так утро тихое сияет ‎Сквозь завес облаков. Трепещут перси; взор склоненный; ‎Как роза, цвет ланит… И деву-прелесть изумленный ‎Отшельник в госте зрит. «Простишь ли, старец, дерзновенье, ‎Что робкою стопой Вошла в твое уединенье, ‎Где бог один с тобой? Любовь надежд моих губитель, ‎Моих виновник бед; Ищу покоя, но мучитель ‎Тоска за мною вслед. Отец мой знатностию, славой ‎И пышностью гремел; Я дней его была забавой; ‎Он все во мне имел. И рыцари стеклись толпою: ‎Мне предлагали в дар Те чистый, сходный с их душою, ‎А те притворный жар. И каждый лестью вероломной ‎Привлечь меня мечтал… Но в их толпе Эдвин был скромный; ‎Эдвин, любя, молчал. Ему с смиренной нищетою ‎Судьба одно дала: Пленять высокою душою; ‎И та моей была. Роса на розе, цвет душистый ‎Фиалки полевой Едва сравниться могут с чистой ‎Эдвиновой душой. Но цвет с небесною росою ‎Живут единый миг: Он одарен был их красою, ‎Я легкостию их. Я гордой, хладною казалась; ‎Но мил он втайне был; Увы! любя, я восхищалась, ‎Когда он слезы лил. Несчастный! он не снес презренья; ‎В пустыню он помчал Свою любовь, свои мученья — ‎И там в слезах увял. Но я виновна; мне страданье; ‎Мне увядать в слезах; Мне будь пустыня та изгнанье, ‎Где скрыт Эдвинов прах. Над тихою его могилой ‎Конец свой встречу я — И приношеньем тени милой ‎Пусть будет жизнь моя». «Мальвина!» — старец восклицает, ‎И пал к ее ногам… О чудо! их Эдвин лобзает; ‎Эдвин пред нею сам. «Друг незабвенный, друг единый! ‎Опять, навек я твой! Полна душа моя Мальвиной — ‎И здесь дышал тобой. Забудь о прошлом; нет разлуки; ‎Сам бог вещает нам: Всё в жизни, радости и муки, ‎Отныне пополам. Ах! будь и самый час кончины ‎Для двух сердец один: Да с милой жизнию Мальвины ‎Угаснет и Эдвин».