Ты, Вяземский, хитрец, хотя ты и поэт! Проблему, что в тебе ни крошки дара нет, Ты вздумал доказать посланьем, В котором, на беду, стих каждый заклеймен Высоким дарованьем! Притворство в сторону! знай, друг, что осужден Ты своенравными богами На свете жить и умереть с стихами, Так точно, как орел над тучами летать, Как благородный конь кипеть пред знаменами, Как роза на лугу весной благоухать! Сноси ж без ропота богов определенье! Не мысли почитать успех за оболыценье И содрогаться от похвал! Хвала друзей — поэту вдохновенье! Хвала невежд — бряцающий кимвал! Страшися, мой певец, не смелости, но лени! Под маской робости не скроешь ты свой дар; А тлеющий в твоей груди священный жар Сильнее, чем друзей и похвалы и пени! Пиши, когда писать внушает Аполлон! К святилищу, где скрыт его незримый трон, Известно нам, ведут бесчисленны дороги; Прямая же одна! И только тех очам она, мой друг, видна, Которых колыбель парнасским лавром боги Благоволили в час рожденья осенить! На славном сем пути певца встречает Гений; И, весел посреди божественных явлений, Он с беззаботностью младенческой идет, Куда рукой неодолимой, Невидимый толпе, его лишь сердцу зримый. Крылатый проводник влечет! Блажен, когда, ступив на путь, он за собою Покинул гордости угрюмой суеты И славолюбия убийственны мечты! Тогда с свободною и ясною душою Наследие свое, великолепный свет, Он быстро на крылах могущих облетает И, вдохновенный, восклицает, Повсюду зря красу и благо: я поэт! Но горе, горе тем, на коих Эвмениды, За преступленья их отцов, Наслали Фурию стихов! Для них страшилищи и Феб и Аониды! И визг карающих свистков Во сне и наяву их робкий слух терзает! Их жребий — петь назло суровых к ним судей! Чем громозвучней смех, тем струны их звучней, И лира, наконец, к перстам их прирастает! До Леты гонит их свирепый Аполлон; Но и забвения река их не спасает! И на брегу ее, сквозь тяжкий смерти сон, Их тени борются с бесплотными свистками! Но, друг, не для тебя сей бедственный удел! Природой научен, ты верный путь обрел! Летай неробкими перстами По очарованным струнам И музы не страшись! В нерукотворный храм Стезей цветущею, но скрытою от света Она ведет поэта. Лишь бы любовью красоты И славой чистою душа в нас пламенела, Лишь бы, минутное отринув, с высоты Она к бессмертному летела — И муза счастия богиней будет нам! Пускай слепцы ползут по праху к похвалам, Венцов презренных ищут в прахе И, славу позабыв, бледнеют в низком страхе, Чтобы прелестница-хвала, Как облако, из их объятий не ушла! Им вечно не узнать тех чистых наслаждений, Которые дает нам бескорыстный Гений, Природы властелин, Парящий посреди безбрежного пучин, Красы верховной созерцатель И в чудном мире сем чудесного создатель! Мой друг, святых добра законов толкователь, Поэт, на свете сем — всех добрых семьянин! И сладкою мечтой потомства оживленный… Но нет! потомство не мечта! Не мни, чтоб для меня в дали его священной Одних лишь почестей блистала суета! Пускай правдивый суд потомством раздается, Ему внимать наш прах во гробе не проснется, Не прикоснется он к бесчувственным костям! Потомство говорит, мой друг, одним гробам; Хвалы ж его в гробах почиющим невнятны! Но в жизни мысль о нем нам спутник благодатный! Надежда сердцем жить в веках, Надежда сладкая — она не заблужденье; Пускай покроет лиру прах — В сем прахе не умолкнет пенье Душой бессмертной полных струн! Наш гений будет, вечно юн, Неутомимыми крылами Парить над дряхлыми племен и царств гробами; И будет пламень, в нас горевший, согревать Жар славы, благости и смелых помышлений В сердцах грядущих поколений; Сих уз ни Крон, ни смерть не властны разорвать! Пускай, пускай придет пустынный ветр свистать Над нашею с землей сровнявшейся могилой — Что счастием для нас в минутной жизни было, То будет счастием для близких нам сердец И долго после нас; грядущих лет певец От лиры воспылает нашей; Внимая умиленно ей, Страдалец подойдет смелей К своей ужасной, горькой чаше И волю промысла, смирясь, благословит; Сын славы закипит, Ее послышав, бранью И праздный меч сожмет нетерпеливой дланью… Давно в развалинах Сабинский уголок, И веки уж над ним толпою пролетели — Но струны Флакковы еще не онемели! И, мнится, не забыл их звука тот поток С одушевленными струями, Еще шумящий там, где дружными ветвями В кудрявые венцы сплелися древеса! Там под вечер, когда невидимо роса С роскошной свежестью на землю упадает И мирты спящие Селена осребряет, Дриад стыдливых хоровод Кружится по цветам, и тень их пролетает По зыбкому зерцалу вод! Нередко в тихий час, как солнце на закате Лиет румяный блеск на море вдалеке И мирты темные дрожат при ветерке, На ярком отражаясь злате,- Вдруг разливается как будто тихий звон, И ветерок и струй журчанье утихает, Как бы незримый Аполлон Полетом легким пролетает — И путник, погружен в унылость, слышит глас: «О смертный! жизнь стрелою мчится! Лови, лови летящий час! Он, улетев, не возвратится».