Я с детства любила гудки на реке, я вечно толклась у причала, я все пароходы еще вдалеке по их голосам различала. Мы часто таким пустяком дорожим, затем что он с детства привычен. Мне новый гудок показался чужим, он был бессердечен и зычен. И я огорчилась, хотя я сюда вернулась, заведомо зная, что время иное, иные суда и Волга-то, в общем, иная. А все-таки он представлялся в мечте, как прежде, густым, басовитым… Мы вышли из шлюзов уже в темноте и двинулись морем открытым. Я не узнавала родные места, где помнила каждую малость. В безбрежности пепельных вод широта с темнеющим небом сливалась. Рвал ветер низовый волну на клочки, скитался равниною пенной, и только мигали в ночи маячки, как звездочки в безднах вселенной. Барометр падал, и ветер крепчал, зарница вдали полыхала, и вдруг нелюбимый гудок закричал, и вдруг я его услыхала. С чего же взяла я? Он вовсе не груб, он речью своей безыскусной похож на звучанье серебряных труб, пронзительный, гордый и грустный… Он, как тетива, трепетал над водой, под стать поражающей шири, такой необычный, такой молодой, еще не обвыкшийся в мире. И так покоряло его торжество, его несвершенности сила, что я не могла не влюбиться в него и прежней любви изменила. И нет сожаленья о прошлом во мне, в неверности этой не каюсь… Что делать — живу я в сегодняшнем дне и в завтрашнем жить собираюсь!